Проклятый род. Иван Сергеевич Рукавишников
старуху-хозяйку разваливающегося купеческого дома под сенью загудевшей третьим звоном белой башни Егория.
Возле постели дочери Пелагеи в кресле удобном, исстари проваленном, дремлет – не дремлет, крестится, прислушивается.
А догрызывающая Пелагею чахотка на долгие часы не дает монашествующей юной душе замаливать грехи заблудшихся на перепутанных отцом зла и скверны путях жизни человечьей.
Но не пора ликовать ему без меры. Тихи женские слезы.
Дети-малые, последыши стариков Горюновых, на весь дом кричат, Сереженька и Дорофеюшка. Нянька, непорядкам в дому радуясь, к соседкам убегает. Не живут подолгу прислужницы в дому том, в распадающемся.
Колокольчик медный по дому песню минутную упорно-испуганную завел.
У щелей оконных занавесок лица женские заметались. Стоном рыдающим, отчаяние таящим, шепоты по дому птицами одна за другою гоняющимися залетали:
– Раиса!.. Раиса!..
– Раиса Михайловна!.. В коляске парой…
Громыханием притворно испортившегося замка не мало минут украли.
Не снимая ни шляпы, ни кофточки, Раиса в наспех прибранной трехоконной зале сказала:
– Я на минутку. Прокатиться поехала.
Щурила глаза свои мимо слишком явных следов домашней тайны, лицо ее не являло и малой доли того испуга пред возможной бурей со всеми ее неизгладимыми последствиями, который желтой прыгающей волной раскатился по пухлому лицу ее матери, вздрагивающе поглядывавшей на дверь.
И лишь рыкающим, безмерно злым шепотом, здесь не слышным, отвечал, в залитую подушку уткнувшись, на короткий срок полуочнувшийся старик-отец.
И спрашивал Раисин уверенно-громкий голос. И не ждал ответов:
– А папашенька все еще болен? Не забудьте папашеньке передать, – и голос Раисин чрезстенно громок, – не забудьте передать, что сегодня я окончательно переговорю с Семеном Яковлевичем о папашенькиных делах… Нет! Чего же. Сейчас не беспокойте. Он у нас сегодня ужинает с женой. Если надо что, до вечера папашенька прислать успеет нужные бумаги… К Пелагеюшке не зайду. Не лучше? Бог мой! Бог мой! Уговорите. Попытайтесь. Генрих Генрихович говорит: ничего, говорит, здесь поделать нельзя. Расходы мои, не беспокойтесь. Да и не велики. А Генриха Генриховича завтра пришлю… Так не забудьте папашеньке-то…
И к прихожей идя, два раза останавливалась, оборачиваясь, сквозь перепуганное лицо матери на запретную дверь глядела, в силе своей уверенная.
Дверь уже на лесенку перед Раисой распахнута засаленной девкой. Раиса напоследок к матери оборотилась. Громким голосом ей быстро:
– Новость не знаете, мамашенька? Степана Степаныча Нюнина супруга Ольга Ивановна в сумасшедший дом в Москву везет. Знаете ведь, пил он последнее время безобразно.
А через минуту, в меру на сафьянных подушках развалясь, не слыша воя вырвавшегося отца, ехала, мерно покачиваемая под перебойный треск восьми подков, и в меру лениво поглядывала на встречных, не забывая чуть кивнуть снимающим