Свидетель Пикассо. Елена Селестин
его тошнило, хотелось на воздух, чтобы выжить, ему надо было ускользнуть от чего-то невыносимо плотного, окружавшего Пабло в такие минуты. Саб чувствовал безволие и обреченность, но, когда он делал попытку уйти, воспользовавшись тем, что Пабло сосредоточен на клочке бумаги или холста, тот вдруг поворачивал голову и мягко просил не оставлять его одного, не обижаться:
– Ну что ты молчишь, Саб, у тебя что, плохое настроение сегодня?
И Пабло нежно и обстоятельно объяснял, как он ценит и любит своего лучшего друга. Саб тридцать лет помнил только эту нежность, не обиды.
Однажды, в особенно трудный и мрачный день, Саб сбежал в «Ротонду», сидел там потерянный и печальный, пока не услышал свое имя – Пабло выкрикнул его издалека и приближался, странно глядя на него. Саб был без очков в тот момент, пил свой сидр. Или пиво. Пикассо, усевшись напротив, вдруг объявил, что напишет портрет Саба. Пабло что-то почеркал в блокноте и, не прощаясь, исчез, так же загадочно, как и появился.
Когда Саб наутро пришел в Бато Лавуар, картина уже была готова. Глядя на свой портрет, Саб испытал ужас. Оказалось, он не знал себя – а Пикассо чувствовал все. Саб даже не догадывался, насколько он, Сабартес, – человек слабый и уязвимый. А главное, как это заметно! Пикассо видел его слабость, почти ничтожество, и все равно ведь дружил с ним. И еще, он даже представить не мог, насколько глубоко Пикассо не только знает его, Сабартеса, но и любит. Так любить, – сурово, но безусловно, – мог не человек, а сверхсущество, обладающее знаниями и способностями, превосходящими возможности обычных людей.
Такие сильные эмоции от картины Саб испытал только один раз, именно глядя на собственный портрет в серо-голубоватых тонах. Пикассо изобразил его без очков, откровенно подслеповатым, в обнимку с большой кружкой. Портрет сразу прозвали «Сабартес с пивной кружкой», остроумцы еще и поиздевались, назвав его «грустным подвыпившим детёнышем крота». С первого же дня Саба непреодолимо тянуло к портрету: если бы можно было, он смотрел бы на него бесконечно, так интересна была ему встреча со своим «я», не слишком похожим на его оболочку, почти незнакомым. Это и была – его душа? Саб садился на пол перед этим холстом и смотрел, впадая в состояние, похожее на сон. Через несколько дней Пикассо сказал со смехом: «Хватит, ты свихнешься тут у меня» – и повернул картину лицом к стене.
«Почему я не отдал тогда за портрет все свои деньги?» – до сих пор сокрушался Сабартес. В те времена деньги у него водились гораздо чаще, чем у Пикассо. Саб спокойно платил за совместные обеды, приносил вино, продукты на ужины в Бато Лавуар, на которые собиралось по двадцать человек. Но купить несколько картин друга (за гроши!) не додумался. Вот ведь глупость молодости.
В начале века картины Пабло покупали редко, хотя цены были мизерными, особенно по сравнению с сегодняшними. А вдруг Пабло подарил бы ему тогда портрет, если бы он попросил? – еще одна мысль, которая не давала покоя. Саб не осмелился