Хулиганский роман (в одном очень длинном письме про совсем краткую жизнь). Сергей Николаевич Огольцов
окон.
Под каждым из Дузенкиных дворовых окон стоял огромный американский клён с остроконечными листьями, а в промежутке между этой парой клёнов старик Дузенко держал штабель красного кирпича для возможной перестройки в будущем.
Метрах в шести от деревьев и штабеля, параллельно им, тянулся сарай из досок чёрно-серого, от ветхости, цвета; окон в нём не было, а только двери с заржавелыми висячими замками, за которыми жильцы хаты держали топливо на зиму, а баба Катя ещё и свинью Машку.
Напротив веранды с бесплодным виноградом росло ещё одно неприступное для лазанья дерево, а за ним забор от соседей, что смыкался с уличным у ворот.
Под деревом стоял погреб Пилюты – сараюшка с глинобитными стенами.
Погреб Дузенко отстоял повыше, как бы продолжая сарай из сараев, но не вплотную, чтоб оставался проход в огороды.
И под тем же соседским забором, между Дузенкиным и Пилютиным погребами, размещался погребник бабы Кати – дощатая халабуда над крышкой-лядой поверх вертикальной ямы глубиной в два с чем-то метра, со дна которой, на все четыре стороны от приставной лестницы, были вырыты неглубокие пещерки-ниши, куда на зиму опускают картошку и морковку, да ещё буряки с капустой, чтобы не помёрзли.
В углу между дощатыми погребниками оставалось ещё место для собачьей будки с чёрно-белым кобелём Жулькой на цепи, которою он звякал и хлестал о землю, остервенело лая на всякого входящего во двор незнакомца.
Но я с ним подружился в первый же вечер, когда, по совету мамы, вынес и высыпал в его железную тарелку остатки еды после ужина…
Совсем седые и чуть волнистые волосы бабы Кати спадали до середины шеи и чуть ниже затылка она их схватывала полукруглым пластмассовым гребнем.
Чёрные, округлённо распахнутые, словно в испуге, глаза вполне подходили её чуть смугловатому лицу с тонким носом.
А в сумеречной комнате на стене лицом к окну висел портрет черноволосой женщины в высокой аристократической причёске и при галстуке, по моде нэповских времён – баба Катя в молодые годы.
На соседнем фотографическом портрете – мужчина в косоворотке и пиджаке, с тяжёлым Джек-Лондоновским подбородком – это её муж Иосиф, когда он ещё работал ревизором по торговле, до ссылки на север и последующей пропаже при отступлении немцев из Конотопа…
Гостить у бабы Кати мне понравилось, пусть даже без городков и футбола, зато с ежедневными прятками с детьми из соседних хат, которые ни за что тебя не найдут, если спрятаться в будку к Жульке.
Вечерами на улице с мягкой чёрной пылью дороги зажигались редкие фонари и под ними с бомбовозным гуденьем неторопливо пролетали здоровенные майские жуки, порой до того низко, что их можно было даже рукой сбить.
Пойманных мы сажали в пустые спичечные коробки́ и они шарудели там внутри своими длинными неуклюжими ногами.
На следующий день, открыв полюбоваться их пластинчатыми усами и красивым цветом спинок, мы подкармливали узников кусочками листьев, но они, похоже, были не голодные и мы их