Ангел пригляда. Алексей Винокуров
до сегодняшнего дня. Но в пять утра этого самого дня Рубинштейн внезапно проснулся и подскочил – как мышь гвоздем торкнули… Глубокое черное утро, враждебное, земное, зимнее, глядело из окон, сквозь стекла вываливалось жирной тушей на ветхий допотопный подоконник, тихо скрипевший в ночи, будто кто-то пробовал его сухой птичьей лапой.
Впрочем, нет, не будем врать и наводить тень на плетень. В московской жулебинской дыре проснулся не одинокий пенсионер Иван Иванович Рубинштейн – проснулся ангел пригляда. Скромным же еврейским прозвищем и невзрачной внешностью наградили его вышестоящие силы, отправляя на долгую и трудную повинность в земной глуши.
Как вы сказали – Рубинштейн? Именно, именно, что Рубинштейн, и не просто, а как раз таки Иван Иванович. Странное сочетание, очень странное… Наверняка не обошлось тут без мрачноватого сарказма, присущего всему крылатому племени, а не одним только падшим.
Ответственный ангел, снаряжая Рубинштейна в дорогу, сардонически улыбался.
– Прекрасно, – насмешливо говорил ответственный, тонкими нервными пальцами задергивая на нем бренную плоть. – Настоящий homo sapiens, хоть сейчас на помойку…
На помойку там или нет, но смотрелся новоявленный сын человеческий дурно, скверно, нехорошо. Весь вид был как бы рыгательный – так примерно выразился на его счет знакомый бомж. Лысый, худой, скорченный, с вылупленными за толстыми очками глазами, глядящими изумленно, пенсионер, старик уже, со всеми сопутствующими человеческой плоти болезнями… Смертный, смертный, мучительно смертный, как и все остальное в этом аду, в нестерпимой юдоли мучений и слез… И до сих пор, спустя годы на земле глаза его смотрели изумленно – какой бы ни был он ангел, а все не мог привыкнуть к жестокостям и беззакониям, которые творили люди сами над собой, притом что воздух и без того, как мечами, пропорот был муками…
Рубинштейн сел на кровати, включил бра под шерстистым от старости абажуром – больной свет пролился на пол, измазал стены призрачным, желтым.
Мучительно ныли виски, пела, вспыхивала, дрожала в них дикая, нечеловеческая мелодия. Доктор Ясинский, освидетельствовав Рубинштейна, определил бы с ходу, что песни эти поет шизофрения. Но доктор ошибался: концерт давала не болезнь, а хор ангельских чинов. Особенно ярко различались в нем чудовищное профундо Властей и пронзительные, рвущие сердце рулады Начал.
Это был знак призыва: архангел сходил на земные равнины. Равнины, которыми испокон веку заведовал Сатанаил, – по одному очень старому договору между адом и сферами. Земля со всеми ее горами, реками, океанами и пустынями была отдана дьяволу в бессрочное владение – именно потому звался он князем мира сего, хоть и ошибочно, неточно.
Что же до Рубинштейна, то ему теперь предстояло встречать архистратига хлебом и солью и всяческое оказывать содействие в его аварийной миссии. В миссии, о которой сам он ничего пока не знал, хотя, конечно, догадываться никто не запрещал.
Доподлинно, впрочем, известно было одно: архангел просто так на землю спуститься не может. Архангелу и вообще-то не место