Инанта Грёза. Путник. Владимир Зенкин
же, давай, дура!.. лицо скорей делай, взгляд… А впрочем – зачем? А пусть знает».
– Да, а ты думал – я здорова, как молодая лань? Да, увесистый сердечный букетик. Да, кардио-диспансер – мой второй дом. Да – вот видишь – полсумки медикаментов. Ты извини уже…
Он терпеливо ждал. Проглоченные таблетки помогли на удивление быстро.
– Там и у медицины возможностей больше… – неловко вздохнул он.
– При чём здесь возможности?
– Н-ну, в общем… Разумеется. Тебе, конечно решать. Я прошу тебя, Свет…
– Ты-то холостой.
– Разведённый.
– Дочь, говоришь, взрослая.
– Двадцать пять лет. Живёт в Калифорнии.
– Вот. А у меня сыну – одиннадцать. Всё понимает.
– Значит – поймёт.
– С ума сошёл? Чтоб я его оставила!?
– Кто говорит – оставила? Только с ним. Он привыкнет. Одиннадцать – замечательный возраст.
Я сердито отворачиваюсь к окну, к размягчающимся от крепкого солнца соседним крышам.
– Как ты представляешь себе?.. Взять. Собрать. Увезти. А сын привязан к отцу. Они хорошо ладят друг с другом. Он не обязан понимать это. Как мне потом смотреть ему в глаза. Мама сменила папу на заграничного. На – помоложе; на – побогаче.
– Дети быстро вырастают. И научаются думать по-взрослому. Лет через пять он поймёт всё.
– Во-от. – не отлипаю я от жирных пластилиновых заоконных крыш. «Только сейчас не надо, не подойди… с обещаньями, с утешеньями, с умными ладонями – на плечи… не надо – всё совсем смешается, скомкается… о, молодец, – мельком оглядываюсь, – и постой там, у стеночки, у картины, полюбуйся намалёванным морским штормиком, пока я…». – Вот и давай подождём – эти пять. Наверное, даже меньше. Так будет честно, правильно. У меня другого выхода нет.
– Что делать мне?
У тебя другой выход есть.
– Да? Крест – на всём! Так себе, лёгкое приключеньице?
– Попытайся.
– Можно тебя дурой обозвать?
– Конечно. Значит – дождёшься. Я – дождусь. А сейчас?.. Сразу?.. Прости. Я вся спутана своей теперешней жизнью, её причинами-следствиями. Можно взять – всё порвать одним махом. Это больно будет. Для меня – ладно. Для мужа – несправедливо, но ладно. Для сына… Сейчас – никак. Я постепенно себя распутаю, освобожусь от причин.
– Или увязнешь в них ещё глубже.
Он стоит под суматошной морской картиной. Не подходит. Я сама приближаюсь к нему. На душе у меня так же бедламно, как на этом казенном холстике в рамке из деревянной бронзы. Его лицо прочно и строго. Жёсткая щетина подбородка, присыпавшая ямочку – такую уютную… Тёмная прядь надо лбом с мельками седины. А глаза – изменились. Глаза как-то утеряли свою дегтярную проломную мощь, посветлели, разбавясь чуточной осторожной тоской.
Я провожу ладонью по его волосам. Целую в колкую щеку.
– Знаешь. Знай. Я – вот она. Я счастлива. Здесь. Сейчас. Понял? Я хочу быть счастливой. Ты виноват. Мне понравилось быть счастливой. Я этого никогда … до тебя… Я – женщина. Я ещё не старая.