Драйзер. Русский дневник. Теодор Драйзер

      Сам Хейвуд страшно постарел. Я бы никогда не поверил, что такой сильный человек мог стать таким серым, вялым и обрюзгшим. Но жизнь потрепала его, как она треплет нас всех. Он сказал, что был болен – очень болен – два года назад. Кроме того, год назад он женился на русской женщине. Она появилась позже – такая славянская рабыня. Он также написал мемуары и теперь по-детски гордится тем, что сумел это сделать[145]. Но он признал, что его время прошло, и это был его последний выстрел (до того – стачка шахтеров Колорадо, Лоуренс, Лоуэлл, Паттерсон, «Индустриальные рабочие мира» и суд в Чикаго). я не мог в это поверить. Могу ли я прийти снова, прочитать несколько глав из его книги и сказать ему, что я о ней думаю. Я сказал ему, что приду. После этого выхожу к Рут Корнел (см. примеч. выше. – Ред.) и Динамову и хочу попрощаться. Но она выходит в холл вслед за мной и объявляет, что мне надо пройтись. Она предлагает составить нам компанию, что мы и делаем – а пока ходим, осматриваем убранство города к Красному празднику. Когда мы добираемся до отеля, она предлагает прогуляться по Красной площади, и я соглашаюсь, после чего Динамов уходит; был то разрыв или нет – не могу сказать. Мы осматриваем главный советский магазин[146]. Мавзолей Ленина, и она сообщает мне, что из-за склонности русского характера к суевериям Ленин уже стал святым. На самом деле – пока еще – Центральный комитет не осмеливается похоронить или сжечь тело. Оно стало святыней. Поэтому в русском сознании возникла идея, что до тех пор, пока тело находится здесь (и, наверное, только в этом случае), в России будут жить коммунистические принципы! Потом мы осматриваем могилу Джека Рида[147] и возвращаемся в отель. Я жалуюсь на одиночество, и она понимает меня. Мы наконец достигаем взаимопонимания, и она остается до двух. Уходя, она просит меня не провожать ее и обещает вернуться завтра или в понедельник.