Обсессивный синдром. Валентина Думанян
начала хлопать себя по щекам, чтобы перестать плакать и собраться, мне было ничего не видно за слезами, как будто мой мозг из этих крошечных слов уже составил картину и выдал результат. Ханна упала около меня на пол коридора, обняла за шею одной рукой, второй взяла письмо и начала читать, сразу найдя нужные строчки. Ее голос звучал тихо, настойчиво открывая мне горькую правду: «Две недели назад мы потерпели поражение и поспешно отступали. Все перемешалось – машины и люди, враги и наши ребята. Я знал, что у Доминика оставалась граната, и он собирался не упустить свой шанс. Но возможность вовремя убежать от взрыва у него была. Но тут танк рядом с ним подорвался, откинув меня взрывной волной. Очнулся я сперва там же на поле, хотел броситься искать друга, но в голове зашумело, и я, наверное, снова потерял сознание, потому что очнулся уже в госпитале через 2 суток после взрыва. Сразу спросил о Доминике, но никто его не видел и в той суматохе уже не стал искать, ведь мы поспешно сдавали позиции. Ведь попасть военнопленным в руки немцам куда хуже смерти. Ханна, передай Николь, что я очень сожалею, что не уберег его. Он был мне братом здесь и останется им навсегда. Много я повидал на войне за такой короткий срок, но только осознание того, что я потерял друга, заставило меня плакать. И я не стыжусь этих слез. Еще раз прости, Николь. Я тоже его очень любил. А он любил тебя. И перед каждым боем он целовал твою фотокарточку».
Мы сидели на холодном полу в коридоре очень долго, молча, я тупо смотрела в одну точку. Я не чувствовала затекших ног, рук, спины. Мне было плевать на свой дискомфорт. Ужас и отчаяние сковали мерзкими железными лапами мое горло, тело и душу. В голове не было ни одной мысли. Я могла бы все бросить, плыть по течению, затаиться и пытаться не дышать всю свою оставшуюся жизнь, но через два дня у меня уже был план, я видела свое будущее, и знала, ради чего буду рисковать. Доминик хотел отомстить за отца, ради него он пошел на войну. Я не хоронила Доминика, не видела его… неживым, мое сознание протестовало против того, что я узнала, поэтому решила, что для нас еще не все кончено. Но оставаться тут и бездействовать, когда моя растерзанная страна терпела такие зверства, я больше не могла. Сейчас было важно найти две вещи: общий язык со многими полезными людьми и деньги. Много денег. Первое мне казалось сложней, но я решила попытаться.
В тот день мне нужен был мой профессор, он пока оставался здесь, в Люблине, и чудом еще не попал под немецкую чистку. Мы были в хороших отношениях, он часто мне помогал, видел во мне хорошего врача в будущем. В медицинских кругах он был человеком популярным, уважаемым, и мне было страшно предложить ему то, что я собиралась. Но пути назад уже не было.
– Здравствуйте, профессор! – я зашла в кабинет. – Мы договаривались о встрече.
– Ах да, Николь, здравствуй, присаживайся. – Он немного привстал со своего места показать мне, куда садиться. Мужчина всегда был приветлив и очень подвижен, несмотря