Пуговица Дантеса. Виктор Сенча
чего ей не хватало» [45].
Справедливости ради следует заметить, сёстры сильно уступали в красоте младшенькой. И если старшая, высокая и статная «южанка с чёрными волосами» вскоре будет принята во фрейлины императорского двора (правда, уже после смерти Пушкина, в 1839 году), то средняя, слегка косенькая и с восковой кожей лица в сравнении с Натали, как шептались, являла собой «нечто карикатурное».
Однако у Гончаровых имелась надёжная опора в лице их тётушки – Екатерины Ивановны Загряжской, – энергичной фрейлины Высочайшего двора, заменившей племянницам добродетельную матушку. И это не пустые слова. Достаточно прочесть одно из писем Александра Сергеевича (от 21 сентября 1835 г.), чтобы понять, какую роль Загряжская играла в доме поэта, которого финансовые издержки жены порой доводили до отчаяния: «У нас ни гроша верного дохода, а верного расхода 30 000. Всё держится на мне да на тётке. Но ни я, ни тётка не вечны» [46].
Теперь о старшей сестре Гончаровых, Екатерине Николаевне. Будучи незамужней девицей, Коко, как звали её в семье, не была обременена никакими обязательствами, поэтому даже не находила нужным скрывать, что Дантес, с его простотой общения, шутками-прибаутками и весёлыми выходками, ей очень нравится. Игривость француза со старшей сестрой никто не воспринимал всерьёз, ведь подобным образом он вёл себя и с прочими девицами. Возможно, именно поэтому в семье просмотрели главное – зарождающиеся отношения.
Однако Александра Пушкина, как мы понимаем, волновали отношения совсем иного толка – француза и его жены; сама же Наталья Николаевна была уверена, что кроме неё, первой красавицы великосветских балов, претенденток рядом не было, не говоря уж о сестре, всегда отличавшейся целомудренностью. Но, как говорится, и на старуху бывает проруха: Екатерина страстно влюбилась. А потом стала невольной пособницей лагеря Геккеренов. Она всячески способствовала тайным свиданиям Натали с Дантесом – и всё для того, чтобы лишний раз повидаться с предметом своей любви. И в какой-то момент флирт с французом (ни от кого не скрываемый) перерос в нечто большее, что не удалось углядеть остальным.
Впрочем, к этим отношениям нам ещё придётся вернуться…
А потом… Потом наступило 4 ноября.
Этот день стал для Пушкина самым чёрным в его недолгой жизни. По крайней мере, последний год поэта можно с полным правом разделить на период до 4 ноября и после. Тот день дал отмашку роковой дуэли…
В первой половине дня на квартиру на Мойке, 12, было доставлено три конверта без обратных адресов. Это были анонимные письма.
Одно из них, адресованное непосредственно Александру Сергеевичу, около девяти утра вручил хозяину письмоносец. Другое какое-то время спустя принёс посыльный от Елизаветы Михайловны Хитрово[27]. Всеми уважаемая княгиня (к слову, одна из дочерей фельдмаршала Кутузова), получив странный конверт, тут же его вскрыла и… очень удивилась. В конверте оказался свёрнутый лист, адресованный отнюдь не ей, но А.С. Пушкину. В то утро княгиня как раз писала письмо поэту, в котором выражала собственное
Хитрово, Елизавета Михайловна (1738–1839), урожденная княжна Кутузова. В первом браке – графиня Тизенгаузен (её муж, флигель-адъютант Фердинанд Тизенгаузен, геройски погиб при Аустерлице; по одной из версий, стал прототипом Андрея Болконского из романа Л.Н. Толстого «Война и мир»). Мать часто здесь цитируемой Долли Фикельмон.