Смерть перед Рождеством. Кристоффер Карлссон
существо, поднявшееся вслед за мной на землю из преисподней, подбирается к самому сердцу.
– А сами-то как думаете? – отвечаю я помощнику. – Нам нужен руководитель следственной группы.
Парень оглядывается на своего товарища:
– Давай.
– Но он просил тебя, – отзывается тот.
– Действуйте…
Я чувствую, как вокруг меня сжимается пространство. Словно дома по периметру внутреннего двора движутся навстречу друг другу, грозя раздавить меня в лепешку.
Помощники вздыхают и удаляются. Мауритцон возвращается к своему обследованию. Из клуба доносится что-то вроде oh, what a laugh it would have been if daddy had seen mommy kissing Santa Claus that night[7], и Мауритцон подпевает без слов.
Вероятно, эти звуки плюс мысли об алкоголе и вызывают у меня новый приступ. Пот хлещет буквально из каждой поры. Я задыхаюсь и спешу – насколько в состоянии перебирать ногами, – прочь от места преступления, в переулок и дальше, на Дёбельнсгатан. Не знаю, как это выглядит со стороны, но я спотыкаюсь и жадно глотаю воздух. В глазах темнеет, и где-то между заградительной линией и трупом я валюсь на стену. Кирпич довольно холодный, но это лучше, чем на землю. Желудок выворачивает наизнанку. К горлу подступают непереваренные остатки хот-дога и кофе. И все это, смешавшись в однородную, дурно пахнущую жижу, вываливается на покрытый ледяной коркой снег с характерным булькающим звуком.
Колени обмякли, и я падаю. Холод быстро проникает сквозь джинсы. Невыносимый запах пота мутит сознание, дрожь накатывает волнами – кажется, жизнь кончена.
– Убийство – серьезное испытание, даже для людей закаленных, – слышу я голос одного из помощников.
Туман прорезает молния фотовспышки.
Я не сплю, просто глаза слезятся. Это все рвота. Голова идет кругом, в горле резь. Желудок…
Держась одной рукой за стену, а другой шаря во внутреннем кармане, я поднимаюсь. Такое со мной уже было, последний раз день или два назад. Неужели с тех пор прошло так много времени? Но мое падение глубже, я медленно опускаюсь внутрь себя.
Нет, это не Стокгольм парализовало страхом. Это не он затухает, как лампа. Это я.
На массивной холодной двери табличка «Тюрелль» над почтовой щелью. Я касаюсь звонка дрожащим указательным пальцем. Медлю. Что-то не так с этим мальчиком, который заставляет меня так нервничать.
Меня мутит, но «Собрил» начинает действовать, погружая во что-то невесомое и теплое. Ноги все еще ватные, пот высыхает, я чувствую, как моя кожа идет трещинами. Не успеваю я нажать кнопку, внутри начинается движение, будто они меня ждали. Щелчок замка – и дверь осторожно открывается.
Он маленький и тщедушный. С такими глубоко запавшими глазами, что кожа вокруг них кажется прозрачной.
– Я болен, – сообщает мальчик.
– Надеюсь, не смертельно?
– Воспаление легких. – Он говорит, будто каждое слово стоит ему неимоверных усилий.
– Как тебя зовут?
– Йон. А тебя?
– Йон, – повторяю я. – Хорошее имя. А меня зовут Лео, и я полицейский. Родители
«Вот бы смеху было, если б это видел папа» (