Гедда Габлер (пьесы). Генрик Ибсен
ограничиться купальнями. Но если его понесет дальше, то не советую идти за ним.
Х о в с т а д. Ну, все зависит от того…
Б и л л и н г. Аслаксен, какого черта вы так боитесь?
А с л а к с е н. Боюсь? О да, когда речь о местном начальстве, я еще как боюсь, господин Биллинг, вышколен на собственной шкуре. Но отправьте меня в большую политику, да хоть против правительств – там посмотрим, испугаюсь ли я чего-нибудь!
Б и л л и н г. Конечно, не испугаетесь, в этом вся противоречивость вашей натуры.
А с л а к с е н. Все потому, что у меня есть совесть. От нападок на правительство вреда точно не будет, эти господа все одно никого не слушают, и сковырнуть их никак невозможно. Но вот местные власти, их сместить нам под силу, только как бы на смену не пришли совсем уж никчемные, ничего не знающие и не умеющие. Будет тогда беда домохозяевам и всему городу.
Х о в с т а д. Но ведь участие в местном самоуправлении воспитывает в людях гражданскую ответственность. Или вы об этом не думаете?
А с л а к с е н. Господин Ховстад, когда у вас заводятся средства и вам надо их преумножить, уже не получается думать обо всем.
Х о в с т а д. Лучше мне ничего за душой не иметь!
Б и л л и н г. Слушайте, слушайте.
А с л а к с е н (с улыбкой). Хм. Вот на этом вашем стуле за конторкой редактора (показывает рукой) до вас сиживал губернский уполномоченный господин Стенгорд.
Б и л л и н г (сплевывая). Тьфу! Перебежчик!
Х о в с т а д. Я не двурушник и никогда им не стану!
А с л а к с е н. Политику ни от чего не след зарекаться, господин Ховстад. Да и вам, господин Биллинг, нелишне сбавить обороты, раз уж вы хлопочете о месте секретаря мэрии.
Б и л л и н г. Я?!
Х о в с т а д. Правда, Биллинг?
Б и л л и н г. Да ну какого черта… Это я только чтоб над советом мудрейших поглумиться, сами понимаете.
А с л а к с е н. Не моего ума дело, но раз уж меня обвиняют в трусости и уличают в противоречивости, то должен напомнить, что политическое прошлое типографщика Аслаксена известно каждому. Какие у меня были взгляды, такие и остались, разве что умеренности прибавилось. Сердцем я неизменно с народом, но не стану отпираться, что разум теперь больше тянется за властями, местными, понятное дело. (Уходит в типографию.)
Б и л л и н г. Не пора ли нам расстаться с ним, Ховстад?
Х о в с т а д. Вы знаете другого, кто бы не требовал вперед плату за бумагу и печать?
Б и л л и н г. Проклятье! И почему у нас нет этого злосчастного оборотного капитала?
Х о в с т а д (садясь за конторку). Да уж, были бы у нас деньги…
Б и л л и н г. А что, если обратиться к доктору Стокману?
Х о в с т а д (перелистывает бумаги). Что толку? У него самого ничего нет.
Б и л л и н г. У самого нет, но у него в запасе славный старикан Мортен Хииль по прозвищу Барсук.
Х о в с т а д (продолжая писать). А вы твердо знаете, что у старикана кое-что водится?
Б и л л и н г. Это такое кое-что, что убей бог! И часть достанется семье Стокмана. Старик небось уж не забудет отписать хотя бы детям.
Х о в с т а д (поворачивается вполоборота).