Последняя тетрадь. Изменчивые тени. Даниил Гранин
перед престолом. Марр растрогался, пошел провожать его, в проеме между двумя дверьми (вторую начальство поставило, чтобы не подслушивали) Марр остановил Б. и сказал тихо:
– Меня считают марксистом, а я ничего Маркса не читал, – он засмеялся, – и не собираюсь».
«Русская православная церковь не покаялась за то, что сотрудничала с советской властью, нарушала тайну исповеди, имела священников – членов партии» (Д.С. Лихачев).
– Даже в случаях тупиковых, – говорил Дмитрий Сергеевич, – когда все глухо, когда вас не слышат, будьте добры высказывать свое мнение. Не отмалчивайтесь, выступайте. Я заставляю себя выступать, чтобы прозвучал хоть один голос.
Европа для русских была прежде всего Германия, открылась через немцев. И вскоре русский немец Фонвизин пишет: «Мы больше люди, нежели немцы».
Немецкая рациональность сперва привлекала, потом стала отталкивать, нам не хватило в немце человека.
– Наверное, я не человек.
– Это почему?
– У нас все для человека. А раз для меня ничего нет, значит, я еще не человек.
Если раздеть ее, появится Венера, целомудренно-прекрасная. Совершенство форм, движений. Если оденется в свои драные джинсы, рубаху навыпуск – кабацкая девка.
Кабыздох тыловой.
Лицо
Это единственное место у человека, открытое для показа того, что делается в его душе. У собаки есть еще хвост, что-то она им выражает – приветливость, настороженность, а у человека только лицо. Уши у него не поднимаются, шерсть не встает. Есть шея, плечи, они мало что дают, а вот лицо – это сцена, где играют чувства, отражаются мысли, есть лоб, который сообщает морщинами, губы многое подсказывают, нос, ноздри, краски щек, но главные действующие герои – глаза.
На лице свои безмолвные роли играют много актеров. Это театр мимов. Появляются знаки, годные для прочтения: знаки притворства, страстей. Труднее всего приходится глазам, через них можно заглянуть вглубь, им трудно скрыть свой блеск, гнев, еще труднее – горе, когда, хочешь не хочешь, наворачиваются слезы.
Я все это изучал по ее прелестному лицу, безупречно красивому, оно показывало открытость, ни тени притворства, но именно показывало, это была искусная игра, пожалуй, естественная, рожденная женским инстинктом, никто их не обучает этому. Голубые глаза темнели, и тогда приоткрывалась мольба, смешанная со злостью, что бурлила там, внутри. Но наверху, на лице, шла игра обольщения, призыв вспомнить все хорошее, что было: близость, поцелуи, шепот, вскрики счастья.
Я смотрел спектакль, то, что творилось на сцене лица, не имело ко мне отношения. Губы играли отлично, и морщинки вокруг глаз им помогали. Жаль, что я не видел своего лица, можно было сравнить, что за ансамбль получался.
Глаза ее загорелись, как будто там повысили напряжение…
Генетики
В годы работы над «Зубром» автор погрузился в сообщество