Четыре фрейлины двора Людовика XIV. Октав Фере
этого не отрицаю… Что из этого!.. У меня одно только честолюбие, это делать добро, равно как я завидую только одному счастью, это вашей любви.
– О! в этом отношении, вы хорошо знаете, что вам нечего более желать. Но если у вас нет честолюбия, то я его имею за вас.
Она выпрямилась, произнеся эти слова голосом гордым, почти надменным, и улыбка её пурпурных губ уступила место спесивому выражению, которого он у неё никогда не видал.
– Зачем, – спросил он, возбужденный этим преобразованием, – зачем принимаете вы вид королевы, чтоб сказать мне это?
– О! королевы!.. – сказала она, улыбаясь уже на этот раз, но той улыбкой, которую он также ни разу у неё не видал.
– Моя милая Мария, – вскричал он, – что с вами?..
Он снова схватился за её руки, точно опасаясь, что она от него может ускользнуть, и надеялся этим только способом её удержать.
Она не защищалась, позволяя ему брать свои маленькие, волшебные ручки; он их целовал с благоговением, наблюдая за ощущениями, выражавшимися на её лбу и в её глазах, и, – влюбленные всегда ведь очень чутки, – он нашел, что она не отвечает, как он того бы желал, на его тихое и страстное пожатие.
– О чем же вы думаете, Мария?
– О ком могла бы я думать, когда вы здесь, и даже, когда вас тут нет, неблагодарный, как только о вас?
– Дорогой ангел, извините мою докучливость, мои сомнения, они происходят от избытка моей к вам любви… Просветите меня… В вас что-то происходит… Вас занимает какая-то мысль, но к ней примешивается чувство, которого я не могу определить.
– Не сейчас ли я говорила вам о ней!.. Я бы желала, чтоб вы были так же честолюбивы, как я сама для вас.
– Какое безумие!
– Вы называете это безумием?
– Можно ли назвать это чем-нибудь другим.
– Конечно, мой друг, это возвышенное и серьезное стремление… Я желаю иметь право гордиться человеком, которого я люблю; я желаю, чтоб мне завидовали.
– Вы правы, Мария, – сказал он в неопределенном оцепенении, опуская её руки и почти бледнея. – Вы стали честолюбивы… Одного счастья для вас более уже недостаточно… Неужто это пребывание при дворе вас так изменило?
– Изменило?…Нет… Я все та же.
– Простая и наивная молодая девушка старинного Руэргского замка?
– Всё та же.
– Ах! дай-то Бог! – пробормотал он, к счастью, довольно тихо, чтоб она не могла его услыхать.
– Узнайте меня хорошенько, мой дорогой Ален, не судите ложно о моем характере, отдайте себе отчет, что все мои намерения имеют предметом только вашу славу.
– Моя слава, – сказал он кротко, – заключается в том, чтоб вас любить.
Она продолжала, не обратив внимания на это замечание.
– Когда вы явились к нам в замок, вы были одним из самых благородных, самых молодых наших гостей, ваше достоинство ярко проглядывало, о вас шел тогда только один общий голос, что ваш чин, уже довольно значительный для молодого человека ваших лет, открывал вам доступ к самым высшим должностям.
– Понимаю…