Татьянин дом. Наталья Нестерова
к трактору. Не сразу разобрался в его немудреном управлении и чуть не въехал в собственный автомобиль. Свез трактор на обочину и побежал к «Жигулям». «Быстрее! Быстрее! Копаться – время терять», – злился он.
Валенки мешали управлять педалями, он снял их и бросил на сиденье рядом. Развернуться не получится, он двинулся к дому Екселя-Мокселя задним ходом.
Подъехав, выскочил прямо в носках на снег, чертыхнулся, надел валенки. Анну Тимофеевну уже укрыли одеялом в белом пододеяльнике, положили ей под голову подушку. Она была крупной женщиной, килограммов под девяносто, и Борис вдруг испугался, что не сумеет поднять ее на руки, особенно после пробежек и работы топором. О щуплом Федоре Федоровиче и говорить было нечего – старик тощий, да еще на полголовы ниже супруги. Борис не стал геройствовать.
– Таня! – распорядился он. – Бери за ноги. И несем на заднее сиденье. Потом сама туда сядешь, ее голову на колени положишь. Федорович! Не мешайся, куда ты со своими руками! Садись на переднее сиденье.
– Подождите! – попросила Анна Тимофеевна, когда Татьяна и Борис приноровились, чтобы поднять ее. Она нашла глазами кругленькую старушку: – Стеша! Христом Богом! Зорьке не сегодня завтра телиться. Стеша! Не брось кормилицу!
– Буде, буде тебе, – замахала руками Стеша, – ехай, не тревожьсь. Ниче с твоей коровой не станется. Несите ее, – обратилась она к Боре. – Да не ногами же вперед, ироды!
– С-с-с… – Клавдия пыталась что-то сказать кривым ртом.
– Счастливо, с богом! – перебила ее Стеша. Борис опасался, что после вчерашней метели не сможет проехать соседние села, если там не чистили дорогу. Но они благополучно миновали две деревни. Татьяна на развилках подсказывала путь – направо, вперед, налево. Федор Федорович, страдая от боли, тихо матерился. Никаких екселей-мокселей, «правильные» матюки. Машина шла ровно, но, когда слегка подпрыгивала, Анна Тимофеевна тяжело и жалобно стонала. Тогда Федор Федорович вздрагивал, оборачивался к жене и уговаривал ее:
– Нюрочка, потерпи, голубушка! Уже Лизуново проехали. Крепись, ласточка.
В отличие от него Анна Тимофеевна ласковых слов не говорила. Но ее речь, задыхающаяся, торопливая, без логики и связи между предложениями, почти бред, выдавала тревогу о хозяйстве и муже.
– Старый козел, – бормотала она, – от проводки загорелось. Сколько раз говорила – вроде пахнет. Клешни свои до костей сжег, работничек. Тебе только по сударушкам шляться. Что теперь с коровой будет? Стешка… не сглазила я ее корову, шутковала, а она зло держит. Люся! Где Люся? К ней надо. Ой, горе! Где теперь сено взять? Пропадет Зорька. Федя, ожоги хорошо мочой лечить, ты пописай на руки обязательно, слышишь? Так в груди давит, так давит! Люсю позовите.
– Анна Тимофеевна, где Люся живет? – спросила Татьяна.
– У вокзала, Федя, скажи. Ох, плохо мне.
– Федор Федорович, – повторила вопрос Таня, – где в Ступине ваша дочь живет?
– За переездом, красный дом кирпичный, о-о-о! – застонал он, едва не теряя сознание от боли. – Квартира семь. Владимирович, ты к ней съездишь?
– Конечно, –