Татьянин дом. Наталья Нестерова
на въезде в Ступино. На больших металлических воротах висел замок. Борис, открыв окно, крикнул:
– Эй! Открывайте быстро!
Не дождавшись ответа, он вышел из машины. В проходной пусто. Взял монтировку из багажника и сорвал замок. Сегодня у него день открытых дверей.
Они подъехали к невысокому зданию, на двери которого было написано «Приемный покой». Татьяна осторожно положила голову Анны Тимофеевны на сиденье, вышла из машины и бросилась к дверям. Заперто. Двенадцать часов дня, а у них заперто. Она нашла на двери кнопку звонка и стала давить на нее. Никакой реакции. Слышно, как звенит звонок, но никто не торопится открывать.
– Померли все, что ли! – в сердцах чертыхнулся Борис.
Он просунул руку в открытое окно автомобиля и стал сигналить. «Жигули» на тихий гудок пожаловаться не могли. Короткий, длинный, короткий, короткий, длинный – больничный сквер с заснеженными деревьями отлично усиливал звук, не услышать их могли только покойники.
Через несколько минут в конце аллеи показалась женская фигура в белом халате. Борис убрал руку с руля.
– Шо гудите? Шо хулиганите? – закричала на них издалека и погрозила кулаком девушка.
Словно они не в государственное учреждение приехали, а вторглись в частную собственность.
– Мы привезли раненых с пожара, – торопливо объясняла Татьяна молоденькой медсестре, с не по-больничному обильным макияжем. – Старики, они совсем плохи.
– Все равно гудеть не надо, – раздраженно буркнула девушка, но от дальнейших упреков, которые вертелись у нее на языке, воздержалась.
Медсестра открыла ключом дверь приемного отделения и распорядилась:
– Заносите больных.
Она молча наблюдала, как Татьяна и Борис вытаскивали из машины Анну Тимофеевну, уже переставшую стонать и только хрипло дышащую, вели под руки Федора Федоровича, из его закрытых глаз по обожженному лицу катились слезы.
Сестра тяжело, с досадой вздохнула:
– Ждите. Я за врачом пошла.
Раскачивая бедрами, отнюдь не быстрой походкой, она двинулась назад по аллее.
Анну Тимофеевну положили на кушетке в коридоре, Федора Федоровича посадили в неудобное деревянное кресло с откидывающимся сиденьем. Ряды таких кресел прежде стояли в кинотеатрах. Лет двадцать назад.
Борис осмотрелся – убогость лезла из всех щелей. Обшарпанные стены, закрашенные темной краской, дощатый пол, протечки на сером потолке. Грязи нет, но уборка в подобном помещении не может скрыть свидетельств нищеты и обветшалости.
– Таня, я выйду покурить? – спросил Борис.
– Конечно, – ответила она, не поднимая головы и продолжая гладить руку безучастной Анны Тимофеевны.
На улице он подошел к сугробу, вымыл руки, а потом лицо снегом. Если не думать о том, что осталось у тебя за спиной, то вокруг радующая глаз картина – уснувший на зиму дом отдыха. Солнечный день, несколько деревянных зданий в старом парке, воробьи щебечут. Тишина, покой. Несчастные, обожженные, покалеченные старики не ко двору