Еще один день. Станислав Вторушин
не выдержала Татьяна.
Песня ей понравилась. Не потому, что посвящалась какой-то Татьяне, то есть в исполнении Андрея – ей лично. Понравилась мелодия, уводящая в прошлое и рождающая в душе грусть. Песня то ли забытой, то ли отвергнутой любви. И она спросила:
– Ты еще что-нибудь Лещенко знаешь? Спой.
– Что-нибудь под настроение? – спросил Андрей, не сводя с Тани ласкового взгляда.
– Настроение у нас не у всех одинаковое, – сказала Светлана. – Спой, что тебе самому у этого Лещенко больше всего нравится.
Андрей перепробовал несколько фокстротных начал, но ни на одной мелодии не остановился. Потом вдруг заиграл неизвестный Татьяне мотив и запел:
Здесь под небом чужим я как гость нежеланный,
Слышу крик журавлей, улетающих вдаль.
Сердцу больно в груди видеть птиц караваны,
В дорогие края провожаю их я.
Минуту-другую все трое молчали. Потом Татьяна спросила:
– Лещенко сейчас живой? Почему о нем ничего не слышно?
– О нем давно ничего не слышно, – ответил Андрей. – Петр Лещенко умер в начале пятидесятых.
– Он из эмигрантов? Откуда ты о нем знаешь?
– От дяди. Он рассказывал, что еще до войны пластинки Лещенко и Вертинского на рынке стоили столько же, сколько велосипеды.
– По-моему, Вертинский в Россию вернулся? – попыталась вспомнить Татьяна. – А Лещенко?
– Лещенко в Румынии остался. Там он и умер. В тюрьме. Дядя после войны привез из Румынии два альбома его пластинок.
– Два альбома пластинок – это же тяжело. А у нас Лещенко не выпускали?
– У нас его пластинки на «ребра» переписывали, – сказал Андрей.
– На какие ребра? – не поняла Татьяна.
– На использованную рентгенпленку.
– Это верно, – подтвердила Светлана. – У меня такие пленки были. Только не Лещенко, а Вертинского. Я сама крутила их на проигрывателе.
Татьяна все еще была под впечатлением песен. И ни к кому, пожалуй, не обращаясь, а только отвечая собственным мыслям, грустно сказала:
– Действительно, «умом Россию не понять». Уехал человек за границу и вроде перестал быть русским. Тот же Лещенко…
– Что ты зациклилась на Лещенко? – усмехнулась Светлана. – А Шаляпин? А Бунин, лауреат Нобелевской премии? Пушкин, по-моему, говорил: «Славой предков гордиться не только можно, но и должно»… Вот мы и гордимся…
Разговор перешел на знаменитостей, которые были в эмиграции и которые не были. И вдруг вроде бы случайно (хотя давно держал это предложение в уме) Андрей «вспомнил»:
– Мы завтра летим к рыбакам-хантам на одно богом забытое озеро. Не хотите слетать с нами?
– Я, например, нет, – сразу отказалась Светлана. – Мне надо репортаж из экспедиции писать. А насчет Тани не знаю. – Татьяна вопросительно посмотрела на подругу. Та посоветовала: – Я бы согласилась. Такая возможность за всю твою оставшуюся практику может не представиться.
– А редактор? – нерешительно спросила Татьяна.
Светлана, как показалось Татьяне, улыбнулась с подтекстом:
– «Северная