Последнее слово. Книга первая. Людмила Гулян
сестры, которую он с такой легкостью сбыл с рук, могла оказаться ужасной. И тут же, опустив подбородок на сплетенные пальцы, она принялась горячо молиться, прося прощения у Святой Девы Марии за вспышку гнева к усопшему, недостойную и недопустимую для ее сана священнослужительницы.
* * *
Приглушенный густым утренним туманом колокольный звон уныло разносился над округой. Алаис подняла голову: в бронзовом подсвечнике, рядом с натянутым на рамку незаконченным гобеленом, горели две массивные свечи. Едва ощутимые дуновения слабого ветерка, проникавшего в келью сквозь узенькое, забранное решеткой окошко, не приносили облегчения – уже третий день шли затяжные моросящие дожди, заставляя страдать от влажной до липкости духоты.
Девушка поднялась со стула и приблизилась к окошку. Некоторое время она с тоской вглядывалась в плотную, непроницаемую завесу тумана, затем с печальным вздохом вернулась к вышиванию. Присев, разгладила на коленях тонкую шерсть темно-синего платья и, машинально крутя иглу в пальцах, погрузилась в невеселые раздумья.
Она все еще не могла привыкнуть к происшедшим в ее такой размеренной и устоявшейся жизни переменам – после того, как неделю назад заявившийся в монастырь лорд Черлтон принес весть о гибели старшего брата в сражении под Бангором. Смерть Роджера превратила ее, единственную оставшуюся в живых из семейства, в наследницу Гволлтера, и Черлтон добился от английского короля права опекунства над ней в качестве награды за оказанную услугу: он предоставил англичанам проводников, с помощью которых войска короля стремительным броском вторглись в Гвинед и отбросили принца Лливелина на самый север его владений – обо всем этом ей поведала аббатисса. Черлтон намеревался увезти ее незамедлительно, однако, пойдя навстречу просьбам настоятельницы, позволил Алаис ненадолго остаться в монастыре, чтобы оплакать потерю брата.
Из воспитанницы Алаис в одночасье превратилась в знатную гостью. В ее келью принесли свечи – такая роскошь была недоступна остальным монахиням; простую постель сменили тонкие льняные простыни и меховые одеяла из мастерски выделанных овечьих шкур. Она также была освобождена от повседневной работы в саду и на пасеке; ее обычный, более чем скромный наряд послушницы сменило траурное платье из дорогой фламандской шерсти, вместо грубых башмаков на обтянутых шелковыми чулками ступнях красовались туфли из мягкой кожи с цветными завязками на щиколотках. Головной убор больше не скрывал роскошных волос девушки, и длинные косы ее золотились на темном фоне платья. Еду ей теперь приносили в келью, как и подогретую воду для умывания.
Не привыкшая к безделью, свободное от молитв время Алаис проводила за вышиванием: с появлением свечей она могла позволить себе это оставленное семь лет назад и почти забытое рукоделие. За время пребывания в Лланллугане она свыклась с мыслью,