После завтра. Артем Краснов
будет не с кого. Смерть – это возвращение туда, откуда мы пришли до того, как родились.
Может быть во Вселенной есть вечные существа. Или будут. Но человек – это вспышка, и все красота жизни – в мгновениях, которые невозможно повторить, растянуть, сохранить. Человек должен понимать свою конечность, и только тогда он по-настоящему живет.
Человек живет своим масштабом пространства и времени. Он можно хотеть вечной жизни и огромных замков, но чтобы быть счастливым, ему достаточно одной секунды и одной комнаты. И количество этих секунд на одну человеческую жизнь ограничено, и сколько бы мы не длили жизнь, мы не продлеваем счастья.
– Многие вещи осмыслены только в первый раз. Нельзя два раза потерять девственность, – рассуждал майор. – Нельзя дважды приехать в Лондон в первый раз. Нельзя вернуть ощущение красок и запахов, какими ты воспринимал их в детстве. А без этого… А без этого получается странная штука: ты, такой образованный и опытный, становишься нужен этому миру больше, чем мир нужен тебе. Ты становишься его цепным псом, и чтобы не сойти с ума, наполняешь свою жизнь новой полезностью, но с каждой попыткой все меньше веришь самому себе. А потом все, тупик, тупик…
Румянец проступил на щеках майора. Я смотрел на него и любовался невероятной чистотой его лица, которому редкие морщины лишь придавали выразительности. Жизнь кипела в нем еще больше, чем прежде. Он был силен и красив, и я представил, как влюбляются в него неопытные особы лет двадцати пяти. Непонятное им пренебрежение к жизни придает ему особый шарм.
– А еще, Лунгин, перестал я ощущать себя собой, – продолжал майор. – Ты меня поймешь. Ты старый. Ты тоже перестал. Не чувствуешь вкуса, не чувствуешь радости, не чувствуешь триумфов. Ребенок в нас умирает вне зависимости от того, сколько мы живем. Мне ничего не нужно, понимаешь?
Он помолчал.
– Вот, хотел тебе это рассказать тогда, у твоего дома. Больше некому. А потом думал пойти и утопиться. Даже железку нашел отличную – затвор танковый. Раритетная вещь.
– Почему не зашли?
– Не знаю. Бессмысленно это все.
Глаза его лихорадочно заблестели.
– Я пытался повеситься, да сняли быстро, – говорил он. – Потом травился – не взяло. Думаю, на дне полежу часок-другой, подумаю, а там и помру. А видишь, как вышло.
– Кому вы вкололи оставшиеся ампулы? – спросил я.
– А никому. Все себе. Решил – зачем мне кто-то еще? Вот представь, вколол бы я своей тогдашней, Алене. А потом бы разлюбил. Куда ее? Зачем? Это личное дело каждого. Я свой выбор сделал и не жалею, – он помолчал. – Сеттер у меня был английский, красавец. Хотел ему вогнать одну… Да тоже не стал. Зачем мне столетний сеттер?
– Так вы что же, теперь стали бессмертным?
– Нет, – его глаза заблестели. – Меня можно убить. Просто живучий стал, как те землеройки… Ну слышал? Есть такие твари, которые не стареют. Знаешь, Лунгин, почему Бриммс поселился