День рождения семьи. Роза Абрамовна Шорникова
себе дела. Жили они с сестрой Таськой в старом отцовском доме. Соседские мужики помогали, чем могли. Кто доску подобьет, кто крышу починит. Свет не без добрых людей, как говорится. А так, по хозяйству, девушки управлялись сами.
Тоня была младшей. На несколько минут. Но этих минут хватило, чтобы нерасторопная акушерка ее вначале не заметила, а потом и вовсе уронила. И сделала на всю жизнь калекой.
Росла она маленькой, хрупкой девочкой. Говорить начала намного позже своей сестрички-блезняшки. И ножка одна была чуть короче другой. А потом – еще беда. Где-то годикам к трем на спинке появился небольшой горбик, который с возрастом все увеличивался и делал ее похожей на гороховый стручок. В школе ее так «стручком» и дразнили, если, конечно, Таська не слышала. Потому что слово это, сказанное в адрес сестры, приводило ее в такую ярость, что обидчики сразу же разбегались в разные стороны.
Когда девочки закончили «семилетку», родители уехали на заработки, да так и сгинули в необъятных просторах Севера. Продолжать учебу в городе было некогда. Остались в деревне. Тася на ферму пошла, а Антонина по хозяйству хлопотала.
Так и жили бы, если б не этот Пашка. «Ох, окрутит он Таську, как пить дать, окрутит, – грустила Тоня. – Столько девок вокруг, закрыв глаза, за ним побежали бы. Так нет. Таська ему понадобилась! Конечно, Таська у нее – красавица! Коса вон какая, почти до пят. Добрая, умная. А он что? Детдомовский, ни кола, ни двора. Да это бы еще полбеды. Шаловливый больно, балабол, одно слово. Ни одной юбки не пропустит. Да и Таське, вроде бы, он приглянулся. К Пантелеймонихе сходить, что ли? Может, отвадит?»
Тоня, стоя на коленях, сосредоточенно терла одну и ту же половицу, перебирая в уме, что можно было бы еще предпринять, чтобы отлучить этого несносного Пашку от сестры.
Она поднялась с колен, прополоскала в ведре тряпку и с силой отжала ее. «Надо воду сменить», – подумала Тоня, взяла ведро и вышла на улицу.
– О, Господи, что же это делается-то? – воскликнула Тоня, увидев с крыльца подходящих к калитке Тасю с Пашкой. – Совсем сдурел парень! Средь бела дня, в обнимку! Ни стыда, ни совести нету!
– Тонечка, это – мы! – завидев сестру, громко крикнула Таська.
– Радость-то какая, только этого дурня мне здесь и не хватало, – проворчала Тоня и, прихрамывая, спустилась со ступенек.
Она вылила воду под огромную яблоню, поставила ведро на землю и стала вытирать руки о передник. Таська и Пашка расположились на лавочке около крыльца. Они сидели, прижавшись друг к другу. Пашка одной рукой обнимал девушку, а другой – нежно перебирал ее, уже успевшие загрубеть от тяжелой работы, пальцы.
Тоня со вздохом отвернулась, взяла грабли, которые были прислонены к дереву, и начала собирать сухие листья.
– Тонечка, оставь ты это. Иди к нам!
– Вам и без меня хорошо, – Тоня яростно скребла пожелтевшую траву, внутренне почувствовав, что произошло что-то непоправимое.
– Нет, Тонечка, – Таська подбежала к ней, – мне без тебя очень плохо!
Она отставила грабли в сторону и обняла сестру.
– Как же мне без тебя-то? –