День рождения семьи. Роза Абрамовна Шорникова
Титек не видал? Спирту давай!
Макар Савич налил в огромную ладонь спирта и принялся обеими руками растирать упругое девичье тело.
Любаша
1
Сил идти уже не было. Ноги промерзли так, что казалось, пальцы стали стеклянными. Чуть тронешь, и разобьются вдребезги. Старое пальтишко насквозь продувалось ветром. Да еще этот блестящий снег. До рези, до ломоты в глазах. «Господи, не могу больше», – Люба сошла с наезженной дороги и устало опустилась прямо на снег у старой раскидистой ели.
Она смотрела и ничего не видела перед собой, кроме нестерпимо ярких разноцветных переливающихся искорок. Как же их много, бесконечно много…
Люба прищурила глаза, и искорки расплылись в радужные круги. Нет, лучше уж совсем закрыть глаза.
Еще утром ей казалось, что она готова идти пешком куда угодно, лишь бы подальше от вечно пьяных отца с матерью. Как она устала от этой грязной брани, ругани и побоев! Мысль о том, чтобы сбежать в деревню к тетке Пелагее, зрела давно. Но все думала, что обойдется. Одумаются. Но время шло, а ничего не менялось.
После очередной попойки, когда отец набросился на нее с огромным кухонным ножом, Люба не выдержала. Накинув пальтишко, выбежала из дома, даже не успев взять с собой маленький узелок с вещами, который давно уже был приготовлен для подобного случая. Она не знала, как доберется до деревни. Даже не думала об этом. Знала только, что обратно не вернется никогда.
Лес начинался прямо за городом. Люба бежала без остановки, пока не оказалась на широкой просеке. Только сейчас она замедлила бег и осмотрелась вокруг.
День был безоблачный, солнечный. Лес стоял, словно покрытый мелкой алмазной пылью, переливающейся на солнце всеми цветами радуги. Сердце наполнилось такой радостью, что захотелось вдруг поднять вверх руки и громко закричать: «А-а-а!»
– Ты чего орешь, девонька? Горе какое?
Люба оглянулась. Она и не заметила, как сзади подъехали сани. Небольшой мужичок с растрепанной бородкой участливо глядел на нее.
– Случилось чё, говорю?
– Нет, – смущенно проговорила Люба, отступая в сторону и освобождая дорогу.
– Далёко собралась-то?
– В Николаевку. Тетка у меня там.
– В Николаевку, говоришь? В такой-то амуниции? – Мужичок оглядел ее с ног до головы. – Не дойдешь. Замерзнешь.
– Может, подвезете, а? – Люба пытливо посмотрела на него.
– Может, и подвезу. До развилки. Мне-то – в Осеевку.
– Хоть так. А там я сама дойду.
– Садись, горе горькое. Хоть сеном ноги прикрой, все теплее будет. Но, пошла, родимая! – Он цокнул языком и слегка тронул кнутом старую пегую лошадь.
Еще сидя в санях, Люба поняла, что замерзает. Она попыталась как-то согреться, пробуя шевелить руками и ногами. Потом, сжавшись в комок, задремала. Ей снилось, словно она в белом-белом платье летает над белой-белой снежной равниной, а с неба сыпется белый-белый пушистый снег. И все мерцает, блестит и кружится в каком-то призрачном танце. И ей тепло. Даже жарко! Чудно́! Столько снега, а совсем не холодно!
И