В тени креста. Максим Владимирович Греков
седая голова? – более миролюбивым тоном спросил Берсень, ему почему-то стало жалко этого старика.
– Кто знает боярин, пути господни неисповедимы, я же в сём храме с измальства живу, может, чего для тебя нужного узнаю? – старик склонил голову на бок и лукаво ухмыльнулся. – Ты, только дай мне знать, чего надобно, а я уж расстараюсь…
Берсень на мгновение задумался: «Почему он так молвит? А может…, и ведает чего?», – мелькнуло у него в голове.
– Вот значится, как…, – качнулся в седле Иван, – ежели я сейчас тебя отпущаю, ты мне за это послужишь?
– Послужу-послужу, что хошь сделаю, – закивал головой монах.
– Что ж. Можа, я бы тебя. Но есть ли вера гласу такого, как ты?
– Да ты уж верь, не прогадаешь, боярин, Христом-богом молю!
– Ну, коли так, то слушай мой тебе первый наказ: – узнаешь, куда забрали сидельца, что был в храмовом подвале на цепи….
– Дык это…, коего из них, тама народа тьма перебывало, – растерянно спросил монах.
– Того, к кому Силантий приходил, – пояснил Берсень.
– Силантий, Силантий…, – несколько раз проговорил под нос старик, тряхнул головой пытаясь вспомнить. – Ты вот что, боярин, сегодня приходи после вечери к бабке-Андронихе, что за кузнечной слободой у леса живёт, а я всё к тому сроку сведаю, вот тебе крест, разузнаю, – звякнув веригами, перекрестился монах.
– Ты что же это богу служишь, а по бабкам ходишь, – с усмешкой спросил Берсень.
– Травница она, очи мои лечит, – пробурчал старик, – да, и чужих никого у неё не быват.
– Ой, старче, гляди, не подведи меня, я ж, теперича, за тобой пригляжу, коли обманешь – во…, – Берсень погрозил монаху кулаком.
– Не обману, боярин, истинный крест не обману, – закрестился старик.
– Что ж поверю тебе на первый случай, ступай, – Иван махнул рукой и ударил пятками в конские бока. Конь резво взял с места, а старый монах остался стоять на дороге.
Весь день Московская великая княгиня – государыня всея Руси и земли Новгородской, и Псковской, и Тверской, и Пермской, и Югорской, и Болгарской, и иных – Софья Фоминична Палеолог, была не в духе. Она всегда с грустью встречала приближение долгой и холодной русской зимы. И хоть в тереме её жарко натоплено, горят сотни ламп и свечей, но она знала, что скоро за стенами её покоев будут: снег, лёд и холод. В такое время она начинала чувствовать себя пленницей в собственных покоях. И чем дольше длилась зима, тем сильнее было это чувство.
Заботами великой княгини её палата для приёмов была роскошно обставлена. Она сама указала, как всё устроить, сотворила внутри терема маленький цареградский мир. Окружила себя нарочито нездешними вещами, мебелью, заморскими коврами и безделушками. Даже расписные иконы, что в несколько ярусов опоясали стены почти под самым потолком, были особенно яркими в золотых и серебряных окладах, украшенных крестиками и иноземными золотыми монетами. Ярко горели под иконами огни в больших и малых причудливых лампадах, по углам палаты в больших круглых подсвечниках потрескивали фитили десятка толстых витых свечей.
Но