Небесная голубизна ангельских одежд. Елена Осокина
анализов в моей книге нет. Во-первых, потому, что никто никогда мне ничего не разрешал и не давал исследовать в этих иконах. Все, что я увидел, это то, что мог увидеть рядовой посетитель выставки – то есть я смотрел на глазах публики 10 дней[36]. А все сотрудники Кристи стояли рядом и угрожали – не трожь, не переворачивай, не записывай, не фотографируй. У тебя есть только глаза – это разрешается даром и свободно. Остальное запрещено. И никто никакой информации мне не давал…»[37]. Тетерятников посчитал такой осмотр достаточным для вынесения убийственного приговора целой коллекции икон[38].
По мнению Тетерятникова, живопись на иконах Ханна находилась в чересчур идеальном состоянии[39], а «искусственно состаренные доски» были слишком толстые и гладкие, чтобы иконы можно было датировать XV–XVI веками. Якобы идентичный стиль и цвет живописи большинства икон Ханна, считал он, противоречили утверждению, что они написаны в разных землях Древней Руси, и слишком явно отражали вкусы и предпочтения начала ХХ века. Якобы «почти точное» сходство ряда икон Ханна с шедеврами в собрании Третьяковской галереи стало для Тетерятникова основанием утверждать, что они скопированы со знаменитых оригиналов с применением новомодного в начале прошлого столетия проектора. Однако основной повод для сомнений в их подлинности, по признанию Тетерятникова, дали этикетки и инвентарные номера на обратной стороне икон. Он пишет: «Как эксперт, я должен признаться, что эти номера дали главную подсказку, которая послужила причиной сомневаться в аутентичности ряда работ, исполненных с необыкновенным мастерством. Только тогда, когда я осознал, что эти номера словно говорят „посмотри, посмотри, здесь что-то есть“, я пустил в дело свои знания и интуицию»[40].
Тетерятникову показалось подозрительным, что икона в коллекции Ханна могла иметь сразу несколько этикеток разных музеев и владельцев – Третьяковской галереи, Исторического музея, Музея фарфора, Румянцевского музея, А. В. Морозова. Бессмысленным показался ему и несколько раз встречавшийся на обратной стороне икон адрес – «Мертвый пер., 9». Он посчитал, что эти этикетки, не зная меры, наклеивали советские продавцы, дабы придать иконам больше солидности. «Большинство этикеток, – писал Тетерятников, – на вид кажутся подлинными, хотя невозможно гарантировать, что каждая из них прикреплена именно к той иконе, для которой эта этикетка была сделана. Других этикеток явно не должно было быть на произведении искусства; на одной из них читаем: „Краткое описание; отдел второй; № 18“. Вероятнее всего, это были этикетки от ящиков некоего каталога карточек. Они, вероятно, были приклеены на иконы потому, что кто-то считал, что любой официального вида кусочек бумаги на русском языке придаст иконам видимость подлинности. Однако наличие обеих, „подлинных“ (в кавычках! – Е. О.) и фиктивных этикеток, в одной коллекции неизбежно заставляет сомневаться в аутентичности и тех и других»[41]. Далее по
Выставка икон для осмотра потенциальными покупателями была открыта 12 дней: 1–5, 8–12 и 15–16 апреля 1980 года.
Письмо Джону Боулту (John Bowlt) от 15 декабря 1980 года (Архив Тетерятникова, 7/4). Далее в этом письме Тетерятников заявлял: «Надеюсь, что Ваш вопрос о „химическом состоянии красок“ лишь случайная присказка…» По его мнению, анализы нужны тогда, когда «фальшивщик не зделал (sic!) ошибок по культуре… Но, если „памятник“ с первого взгляда не укладывается в законы культуры – он фальшивится в наших глазах и без техники – просто от наших знаний. „Вторая Третьяковка“ (так Тетерятников иронически называл собрание Ханна. –
Это видели многие, но считали, что иконы прошли антикварную реставрацию перед продажей и в бытность у Ханна и что некоторые из них записаны. Вопрос о том, является ли антикварная реставрация аналогом подделки, остается открытым. Здравый смысл подсказывает, что каждый случай должен рассматриваться индивидуально.
Ibid. Р. 10.