Плач по Блейку. Андрей Тавров
же перст – ангел
не скорлупа тебе в ветре – эллипсовидная пустота
мать что туга тобой сейчас ты выйдешь вовнутрь
рыкающий как тигр со слюдяным крылом с женской
грудью
не осязаемый собой не узренный
самому себя осязать не можно ни пламени ни земле
с ее сыном культяпым внутренним мертвецом
в вопле приимешь себя
сгущаясь в вихорь несущий в зиму леса
в замерзшее дыханье в ноздрях
РЫБА
Сердце рыбы стучит себя обогнать
и рыбу в деву поймать.
Из лесок натянутых дева глядит,
из лесок натянутых холм.
Из лесок натянутых пламя встает,
семью языками – речь,
в любой черепахе летит самолет,
горит три дюжины свеч.
Где рыба, там яма и ангела вдох,
и неба прореха и холм,
и лесками держится на разрыв
форма лица людей.
И дева могилой полна и лучом,
чело белоснежно ее.
А рыба по небу плывет ручьем,
звезды кипят за ней.
БЛЕЙК МЕЖДУ ОЗЕРОМ И ВАКСОЙ
В теле Блейка самолеты и цапли,
кокаиновые облака и индейские ружья,
в каждой клеточке тела,
все равно что стеклянной – по звезде и речному камню.
И знает Блейк, что Адам в утробе, себя повторяя,
становится названными именами —
теми, что сам произнес:
поочередно деревом (позвоночник и ребра) ,
коровой (легкие, хвост) ,
рыбой (жабры и губы) , птицей (жажда полета) ,
рекой – красный круг крови по телу,
и заново вызревает в утробе Адам, путешествуя
по увиденным им телам, которые создал именованием, когда Бог
искал ему помощника и не нашел, и вот, наконец, найдя, Адам
становится Блейком и тем, кто вместит в себя
все метаморфозы, все плачи и роды.
О птица Англия! Я принес тебе святость, твоим садам и
мельницам, книгопечатням и
портам, твоим зеленым холмам и рекам. О, Альбион ! Сестра
гальциона! О зимородок! Англо-славянский гимн !
О ручьи и ангелы ! На широкое блюдо, на широкое озеро,
я, Уильям, кладу свою голову
с зажатыми губами, с соломинками в ноздрях,
чтоб можно длинно дышать,
пока засыхает свидетель-гипс.
Роняю свою голову, поклеванную птицами,
с вырванным языком, вынутыми глазами; я, Уильям,
новые даровал ей чувства, подобранные в пыли и в серебряном
небе с самолетом и Архангелом Михаилом, новые ноздри, глаза,
скулы, и пара ласточек несет в облаках госпожу Элизабет Тибль
– поющую Минерву во всемирном небе.
Я принес вам святость!
Я, Уильям, между озером и ваксой
расположился с удлиненной таксой.
Со мной моя утешная подруга.
Так, словно карты сдвинули друг друга, —
становятся