Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения. Клаус-Михаэл Богдаль
href="#n_462" type="note">[462]. С намеком на легенды о происхождении первых групп цыган, прибывших в Англию и Шотландию, их с иронией называют «пять принцев из Египта»[463], рожденных от различных «Клеопатр»[464] в различных графствах. Об одном из детей рассказывается гротескная история детства среди жуликов. В конце пьесы Патрико описывает ритуал вступления в их братство, а цыгане снимают с себя лохмотья и предстают в открывшихся из-под них роскошных королевских одеждах, показывая, что они принадлежат к королевскому двору[465].
Инсценированная как представление мошенников разного рода критика двора действует только при условии негативного образа цыган[466]. Хотел ли Джонсон зайти так далеко, дезавуируя королевский двор с помощью маскарада, то есть указывая на юридическую практику того времени, когда каждого, кто наряжался цыганом и занимался цыганским ремеслом – воровством и гаданием, рассматривали как цыгана, – навсегда останется умозрительным предположением. Испытывая неуверенность по поводу идентифицирующих признаков, власти в 1562 г. издают указ, согласно которому достаточно один месяц провести вместе с цыганами, чтобы тебя наказывали так, как наказывают цыган[467]. К наказаниям, которые должны были отвадить цыган от перехода границ чужой территории, причисляется в то время экзекуция, когда цыганам прибивали уши гвоздями к дереву, а затем отрезали их[468]. Джонсон спасает от этих ужасов своих героев под масками, среди которых находится и сам король, вовремя превратив их обратно в представителей королевского двора. От цыган ничего не остается, кроме их дурной славы, которую переодетые придворные вполне оправдывают. Если поэт-лауреат Джонсон и задумал критику английского двора[469], то, несмотря на не очень лестное сравнение, выглядит она очень мягкой. Империя «египтян» с их пятью принцами и порочными Клеопатрами не сочетается с аллегорией плохого правления, а представляет собой скорее антураж для добродушных обманов и грубовато-комических развлечений.
Моралист-просветитель Генри Филдинг в своем романе «История Тома Джонса, найденыша» (1749) меняет аргументацию, создавая контраст между сельской свадьбой цыган и балом-маскарадом городской верхушки[470]. Филдинг выбирает не какой-нибудь произвольный маскарад, а один из созданных Джоном Джеймсом Хайдеггером (1659–1749), под названием «Верховные жрецы удовольствия»[471], события, обычно показываемые на сцене Королевского театра. Некая графиня под маской «сказочная королева» сразу, в самом начале заявляет герою Тому Джонсу, что не может «себе представить ничего более отчаянного и ребячливого, чем маскарад для людей высокого звания»[472]. Маска позволяет замужним женщинам в ситуации, когда за ними наблюдают со стороны, в ситуации, исполненной амбивалентности, на глазах у всех вести себя так и говорить такое, что в другой обстановке привело бы к расколу брака или к общественному порицанию. Возникает атмосфера скользкая и неприличная. В трактовке Филдинга маскарад – это
[Ibid.].
[Ibid.].
Cp.: [Chandler 1958: 241].
Об этом очень подробно: [Randall 1975].
См.: [Ibid.: 51].
Ср.: [Ibid.: 54].
Ср.: [Ibid.: 66].
На этот недооцененный контраст обратил внимание Фолькенфлик в 1974–1975 гг.
[Fielding 1951:248].
[Ibid.: 252].