Мир Чаши. Дочь алхимика. Филипп Крамер
а остальным – чего выберут, – кивнула на своих Жозефина.
– Вот, пожалте. – Оружейник снял с одной из полок изящный, как раз под женскую руку лук и протянул «пани атаманше». Та кивнула, оттянула тетиву до правого уха, отпустила, придерживая пальцами, и вернула оружие.
– Если позволите, я сама посмотрю, – и, дойдя несколько шагов, сняла с вбитого в стену крюка уже облюбованный лук, собранный из удобной ясеневой рукояти и роговых плеч, переслоенных упругим и прочным лосиным деревом. Свитая из жил тетива запела под пальцами, и ее голос сразу убедил Жозефину в том, что в выборе она не ошиблась. Каталин тоже выбрала лук, а парни все как один взяли тяжелые арбалеты. Фердинанд же как существо органически не приемлющее кровопролития среди предназначенных для отнятия жизни пред-метов чувствовал себя не особенно уютно и потому коротал время за рассматриванием самого изящного и богато украшенного оружия, которое было скорее произведением искусства, чем средством смертоубийства.
– Сколько с нас? – Жозефина повернулась к хозяину лавки.
– Ну, вижу я вас в первый раз… за все четыре золотые и три серебряные.
Монеты перекочевали к оружейнику, и обвешанный оружием и припасом к нему отряд вновь вышел под белое солнце и направился к корчме – разместить все по седельным сумкам да и уехать наконец: цель близко, а тут все же разбойничья слобода – место удивительно мирное и гостеприимное, да еще и с не виданными ни на одном торгу ценами, но ведь они-то не разбойники…
– А ну-ка стой. – Из-за угла вымелькнуло нечто яркое, заступая дорогу серебру и лазури. Это была девица в золотистом шелке с алыми вставками, тоненькая и гибкая, увенчанная пышной гривой рыжих, нестерпимо горящих под полуденным солнцем волос, перехваченных надо лбом широкой алой лентой. – Кто это тут ходит?
– А кто спрашивает? – холодно спросила Жозефина. Она понимала, что просто разговором это вряд ли кончится, а чем именно кончится – Ирокар его знает… Ей было страшно, очень страшно, потому что сейчас, будучи так близко от цели похода, нельзя было оступиться – а эта встреча могла разрушить если не все, то многое, – но она скрутила этот страх, спрятала его глубоко внутри, не пуская ни на лицо, ни в движения, ни в голос, ни в эмпатическое излучение.
– Меня называют Лиса, – разговаривая, пламенная атаманша не стояла на месте: текучая, словно ртуть, она переступала носочками алых сапожек, поводила плечами, делала полшажочка то влево, то вправо, покачивалась, от этого еще больше похожая на язычок огня; имя ей удивительно подходило. – А вот тебя, как я слышала, один из твоих людей назвал Ясноглазой, но ты не Ясноглазая, я знаю ее. А ты выдаешь себя за нее!
– Ясноглазой меня назвал лавочник на торгу. Я, если честно, поняла это уже потом и особого значения не придала. Дай дорогу.
Лиса только хмыкнула и сделала полшажочка вперед. Сзади нее появился десяток силуэтов – кто вышел из двора, кто спрыгнул с крыши, кто попросту обогнул угол. Жозефина с тоской оглядела