Такие парни. Константин Кропоткин
огне, гуляш получился на славу. Не сильно перченый. Соли тоже в самую пору. Капусту я бросать в кастрюлю не стал, хоть рецепт того требовал. Мне казалось, что размещенная на тарелке отдельно, она станет хорошим контрастом к оплывающему густыми соками мясу и рисовой кучке.
Да, рис. Я сварил его незадолго до семи.
Лева позвонил в девятнадцать часов тридцать семь минут. Он сказал, что у него дела.
– Да, в праздник. А по праздникам не может быть дел? – сообщил Лева в ответ на мое недоумение, – С наступающим!
За сюрпризом пообещал прийти завтра.
Я ел гуляш весь вечер. Вначале положил на тарелку, украсив рисом и лохмотьями капусты и старался есть медленно, растягивая время, но вскоре церемониться надоело: я глотал куски мяса, едва успевая прожевать. Часам к десяти, так и не решив, что лучше – ехать к Леве или куда-нибудь назло плясать и веселиться – я стал гуляш просто жрать. Как свинья. Стоя над кастрюлей, заливаясь соусом и чавкая – специально громко, чтобы было еще противнее.
Когда гуляш закончился, точно не помню. Кажется, это было еще до того, как я одну за другой покидал в угол опустевшие бутылки, и водочная разбилась, а винная уцелела. Мне сделалось смешно, и я хохотал, кажется, целую вечность, до самой тошноты.
Потом меня рвало. Стоя на четвереньках над унитазом, я с натугой выталкивал из себя тягучую массу. Сделанный с любовью, гуляш выходил комковатой коричневой жижей.
17 января. Обыкновенно
Все было обыкновенно: и темно-красные лежанки в два этажа, и окно в два стекла толщиной, и движущиеся за окном картинки, – бессчетные, если глядеть на них, часто моргая. Мы ехали в сторону недальней заграницы. «Романтическое путешествие», – сказала про нашу поездку Лара.
– Есть хочешь? – спросил Лева.
– Хочу.
Лет пять тому назад на этот вопрос я, конечно, ответил бы отрицательно. Тогда я холил свою худобу, считая что она мне идет, а мои глаза от голода приобретают загадочный блеск. Странно: от того времени у меня почти не осталось фотографий. Есть одна, групповая, где я стою в третьем ряду среди однокурсников. У меня пиджак не по размеру, полуприкрытые, будто от усталости глаза, и короткие волосы дыбом. Тогда я очень страшился своей обыкновенности. Я заламывал руки, закатывал глаза и мяукал.
– Пойдем, – поторопил я Леву, рывшегося в своей сумке слишком долго.
– Пойдем, – ответил он, но прежде выложил на стол две груши и три яблока, а на одеяло рядом с собой – тонкую книжицу-путеводитель про Минск.
Мы отправились в вагон-ресторан, где съели по эскалопу с картофельным пюре.
– Сормов доклад читал. Большей чепухи я в жизни своей не слышал, – рассказывал Лева про коллегу, который совершенно некомпетентен, потому что вместо головы у него – чурка.
Раньше мне было бы скучно слушать про постороннего человека. «Какой-такой Сормов?» – было бы написано на моем лице. На фиг он мне нужен? Ты скажи лучше, какой я молодец,