Карьера неудачника. Виктория Травская
были для него очевидны. Кроме того, Рубену, как и большинству представителей его народа, были свойственны врождённая деликатность и такт, которые не смогли вытравить даже несколько лет жизни в казарме. Он, как и Костя, был полукровкой и унаследовал от своей русской матери светлые волосы и глаза – разрез которых, впрочем, был несомненно армянским: большие и выразительные, вытянутые к вискам, они оставались печальными даже тогда, когда он смеялся.
Костя сообщил о своём решении в понедельник, в конце обеда. Новость вызвала за их столом смесь из разочарованных и торжествующих возгласов – кое-кто из парней заключил пари на его решение. Гаспаряна хлопали по спине и плечам, сам он сиял грустной армянской улыбкой. Теперь предстояло самое неприятное. Дав другу время освоиться с его новой ролью, перед отбоем Костя отозвал его в глухой конец коридора, где располагался хозблок, в это время пустующий, и там, в тесной каптёрке, на перевёрнутых вверх дном вёдрах, поведал ему свою историю.
Рубен умел слушать. Он ни разу не перебил друга во время его беспощадной исповеди, продолжал хранить молчание и после того, как в ней была поставлена последняя точка. Это было очень неловкое молчание, но когда он заговорил, Костя с облегчением понял, что не ошибся.
– Ты не хочешь, чтобы ребята об этом знали, да?
– Да.
– Хорошо. – Он поднялся, Костя тоже. Рубен потоптался на месте, расчесал пятернёй волосы, о чём-то размышляя.
– Что? – не вытерпел Костя.
Гаспарян посмотрел ему в глаза. Вздохнул, задумчиво помотал головой.
– Всё так плохо? – Костя криво усмехнулся.
– Не представляю, чем тебе помочь.
– Ты уже помог.
– Ерунда. Чем?
– Тем, что согласился быть рядом…
– … в не самый лучший день твоей жизни? – грустная улыбка мелькнула на его лице и растаяла. – Послушай… Я ценю твоё доверие и постараюсь не подвести, это само собой. Но ты должен знать, Джедай: ты всегда можешь на меня рассчитывать. Если тебе нужна будет какая-то помощь… всё равно какая. Или просто захочешь поговорить. Ты понял?
Костя сглотнул ком в горле, хрипло ответил:
– Спасибо.
Ему захотелось на воздух. Он выскользнул во двор через боковой вход и подставил лицо холодному сырому ветру. Горячие слёзы закипали в душе, искали выхода. Этого ещё не хватало – сопли на кулак наматывать, ругал он сам себя, но ничего не мог поделать. Горечь, копившаяся в душе весь последний месяц, под действием дружеского участия словно бы вступила с ним в химическую реакцию, результатом которой стало выделение большого количества солёной воды. Костя отступил вглубь дверного портала, куда не доставал холодный свет прожектора, освещающего плац, и, бормоча ругательства, принялся размазывать слёзы по лицу тыльными сторонами ладоней и рукавами, пока не вспомнил про носовой платок, которым почти никогда не пользовался. Вытер лицо, высморкался и несколько раз глубоко и медленно втянул и выдохнул ледяной