Матросы. Аркадий Первенцев
на колени, потом прилег на стерню и вдруг быстро, словно ящерица, шмыгнул под комбайн.
– Сюда свети, сюда, – распоряжался он оттуда. – Дай-ка мне, хлагман, шведский ключ. Да не этот, второй номер. Так… Вот оно что!
Маруся присела на корточки.
– Нашли, что ли?
– Спешишь, Маруся, – вполголоса, занятый делом, ответил Кривоцуп. – Тут тебе не резолюцию общего собрания зачитать, тут техника.
Своей особой, страдной жизнью жили ночные поля. Справа, ближе к речке, вступили в работу еще два комбайна. Заревце передвигалось там, где угадывался массив Кривоцупа: сменщик продолжал работу. На тракте прибавилось грузовиков. Месяц будто зацепился своим рогом за одинокий тополь и торчал над ним. Пахло отсыревшей соломой.
Где-то хозяйски закричал коростель.
Василий не отводил ревнивого взгляда от того места, где звенел ключом и натужно крякал Кривоцуп, куда тянулся желтый луч фонаря.
– Давай-ка сюда, Васька, – позвал Кривоцуп. – Я тебе укажу слабое место. Эти эмтээсники на соплях все мастерят. Под пузо-то машине начальство не заглядывает. Фонарем Маруся пусть посветит.
Безоблачное небо бархатистого цвета постепенно линяло. Курганы и абрикосовая лесозащитка в стороне встающего солнца почернели и резко очертились на фоне побледневшего неба. Прошумела крыльями низко пролетевшая к камышовому плесу сытая утиная стая. Где-то будто спросонок пропела нежную призывную песню перепелка. Ей не отозвался самец – тоже небось намаялся за день, спит под пшеничным вальком, смастерив себе ложе.
Комбайнеры закончили ремонт и отдыхали, усевшись на Васькиной одежке – отплававшем срок матросском бушлате, подарке старшего брата.
Маруся давно задула фонарь. Стекло, согревавшее ее озябшие руки, остыло. Хотелось спать. Забраться бы под копну и позоревать. Девушка сладко зевнула. Ей не хотелось уезжать в станицу, не поговорив с Василием по важному делу. Недавно она получила письмо в мятом конверте со штампом Севастополя. На обрывке оберточной бумаги карандашом было выведено всего несколько слов о том, что Петр «гуляет с Катюшей Чумаковой, которая ему не пара». Подписано смело: «Уважающая вас Тамара».
И не выходит теперь из головы это письмо. О чем бы ни думала девушка, выплывают и выстраиваются в зловещий ряд каракули на оберточной бумаге. Каждое слово тысячи раз обернулось и словно опалило мозг. Как поступить? Как вести себя с Петром, приезжающим в отпуск? Может быть, тут оговор или злая шутка? Прибегали к ней подруги Машенька Татарченко и Саня Павленко, вместе учились в школе, никогда не таили одна от другой ни одного секрета. А тут не могла им открыться. Стыдно, обидно. И еще поднималось какое-то новое, злое чувство, его боялась Маруся, не вязалось оно с добротой сердца, с ее любовью к Петру.
К Марусе подошел Василий.
– Забыл поблагодарить, Маруся, спасибо. – Василий подал ей бушлат. – Отдыхай. А мы сейчас опробуем, и примусь за массив. Спасибо тебе, уговорила старика. А то, видишь, ни механика, ни «технички» до сих пор нет как нет.
– Не