Матросы. Аркадий Первенцев
подмазать и побелить хату? Руки не отвалятся. Или добавить пару камышовых снопов на крышу – кругом лиманы, камышовое царство. А тому, кто норовит обязательно зацепить колесами дерево, мало дать в ухо.
Увидев Петра, отделились от штакетной калитки Василий и Гришка Копко. Лузгая семечки, они пошли обычным, неторопливым шагом навстречу ему. Подошли, поздоровались так, будто вчера расстались. Василий взял чемодан, прикинул на руках вес и понес на плече.
– Мать-то здорова?
– Работает… – уклончиво ответил Василий. – Только с ногами по-прежнему плохо. Писали тебе.
– Не лечится?
– Парит сенной трухой. Попадает ей от Маруськи. Сенная труха – знахарство.
Василий возмужал, хотя в плечах не раздался. Под сатиновой рубахой тельняшка, а кепка смешная, с крохотным козырьком, по особому заказу – под «степного капитана». Такая же кепка на чернявом Гришке.
– Ты что же, всегда таким бирюком глядишь или только со мной? – упрекнул Петр. – Или слава ужалила? Газета, Василий, штука обоюдоострая. Как в песне поется: то вознесет его высоко, то сбросит в бездну без стыда.
– Ладно, чего придираешься! Гляди, наша детвора пыль подняла!
Навстречу с оравой детей бежала Ксюша, худенькая, радостная, стремительная. Сегодня с утра она десятки раз переплетала свои косички, смотрелась искоса в зеркало, чтобы не заметила мать, сама выстирала и выгладила ситцевое платьице с широкими рукавами на резниках, впивавшихся в тело. Зато как празднично и приятно! Ксюша бросилась брату на шею, принялась его целовать, говорить что-то; ничего не поймешь, да и не нужно. Ксюша сразу подняла настроение у Петра, взволновала его и сблизила с домом, с семьей.
– Отпусти, Ксюша, погибаю…
– Еще раз, еще, еще…
– Дай же поздороваться с нашим Тарасом Бульбой.
Обиженный на сестру мальчишка сумрачно подставил щеку, подтянул помочи и, ни слова ни говоря, пошел вперед.
– Ишь ты, Тарас, тоже стал занозистый!
– Растет, все понимает, – неопределенно буркнул Василий.
Подошли ко двору. Забор недавно подправлен. Может быть, к приезду поставили свежеоструганные доски, еще не успевшие потемнеть от дождя.
За калиткой, глухо стукнувшей кованой щеколдой, в кустах сирени стояла Маруся. В прошлый приезд девушка первая подбежала и, никого не стесняясь, расцеловала его. Теперь она чего-то выжидала. Петр почувствовал недоброе: совесть-то была нечиста. «Ну, браток, не поддавайся панике», – подбодрил себя Петр и, поправив бескозырку, смастерил на лице наигранное фатоватое выражение равнодушия.
– Чего ты прячешься? – он протянул девушке руку. – Здравствуй, Мария!
Маруся подала руку, вспыхнула и побежала к дому.
– Так нельзя, – упрекнул Василий, – она тебя так ждала, а ты…
– Что же я должен делать? Целоваться, что ли? Погляди, изо всех окошек соседи выглядывают. Кругом люди…
– Кругом люди, а она не человек?..
– Да перестань ты, Васька, –