Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 1. Сборник
мой рассказ Лев Николаевич[284].
Я радовался на свой написанный и отпечатанный рассказ. Меня повысили, я как бы выдавался первым учеником Яснополянской школы. Приезжали некоторые посетители, любители школ и близко знакомые Льва Николаевича, отдавали мне должное, как маленькому писаке, мне сыпались одобрения, и я с гордостью в душе торжествовал. Лев Николаевич относился ко мне не так, как к школьнику рассеянному, а серьезно, как к старшему ученику. Он никогда не хвалил меня и не возвышал ни за какие подвиги, но я, как воришка, приладился к его характеру. И хотя он относился в школе, в играх, в беседах, в гулянье со всеми нами одинаково, но я мог читать в нем, что Лев Николаевич любит меня. Я, как прикомандированный к нему, часто оставался в доме Льва Николаевича ночевать, и спал с ним вместе, в его спальне, на полу.
Он любил пение и играть на фортепиано. А я обладал хорошим голосом. И мы с ним пели его любимую песню:
С тобой вдвоем
Сколь счастлив я,
Поешь ты лучше соловья,
И ключ по камушкам течет,
К уединенью нас влечет…[285]
В школе нас учили церковному пению. Несколько раз мы ездили в церковь петь хором вместе со Львом Николаевичем. Иногда хор собирался человек в 20–25. Лев Николаевич пел басом. Голос у него был хороший, сильный. Отправлялись мы в церковь так: собирались у школы утром, к школе подавали катки, и мы вместе со Львом Николаевичем насаживались в эти катки, и нас отвозили в церковь. Я пел альтом, и пел хорошо. За такое альтовое пение я получал от него награду – ставленный балл 5+. Иногда он эту пятерку всю обставлял кругом крестами,
+ + +
вот так: + 5 + Выше жаловать меня было нечем.
+ + +
Баллы нам ставили не за одно пение. Помнится, сам Лев Николаевич ставил баллы нам очень редко, и то как бы в шутку, и, кажется, только за одно пение. Другие же учителя ставили по всем предметам. Больше же всех ставил баллов сердитый учитель Владимир Александрович. В начале учения мы совсем даже не понимали, что такое «баллы». Помнится, их ставили в середине учения. В конце же учения их опять не было.
Подходила масленица. Лев Николаевич сказал:
– Давайте мы устроим гулянье на масленицу, созовем учеников из всех деревень к нам сюда на блины.
– А разве всех накормишь? – сказали мы. – Не напечешься блинов, народу соберется полк полком. Из одной ведь нашей школы сколько!
– А мы позовем четырех баб. В две печки поджаривай да и ладно.
– Скажи только, чтобы насушили дрок побольше, чтобы был пыл, – посоветовали мы.
– А масла-то мало ли пойдет, – сказал я.
– Приготовим и масла.
– Хорошо будет! – предвидя радость, сказал Макаров.
И вот Лев Николаевич объявил учителям своих школ, чтобы они приезжали на масленицу со всеми своими учениками на блины.
Наступила масленица. Съехались ученики со всех школ. Приехали на подводах со стариками и старухами. Пришли и мы. Около школы народу пушкой не прошибешь. Вышел Лев Николаевич, со всеми здравствуется
Толстой в статье «Кому у кого учиться писать…», противопоставляя свое писательское влияние литературной интуиции В. С. Морозова, пишет: «Я чувствовал, что с этого дня для него раскрылся новый мир наслаждений и страданий, – мир искусства; мне казалось, что я подсмотрел то, что никто никогда не имеет права видеть – зарождение таинственного цветка поэзии… Радостно мне было потому, что вдруг, совершенно неожиданно, открылся мне тот философский камень, которого я тщетно искал два года – искусство учить выражению мыслей; страшно потому, что это искусство вызывало новые требования, целый мир желаний, несоответственный среде, в которой жили ученики»… (
«Ключ» – романс XVIII в., любимый Толстым. См. также воспоминания В. С. Морозова в наст. томе.
Романс «Ключ» поет молодежь Ростовых в романе «Война и мир» (Т. 1. Ч. I. Гл. XVII).