Л. Н. Толстой в воспоминаниях современников. Том 2. Сборник
и не теми мыслями, которые он высказывал, а всем, чем он мыслил и говорил, он неотразимо и властно охватывал мое внимание…
Первый раз я приехал с визитом к графине Софии Андреевне (кажется, в 1898 г.) в ответ на ее любезное письмо о впечатлении, вынесенном ею от какой-то из моих пьес на сцене Малого театра[193].
Графини не было дома.
Я всегда – и до сих пор – испытываю совершенно неопределенный страх говорить и встречаться со Львом Николаевичем. Мне всегда казалось, что я врываюсь в такую великую жизнь, от которой мы не должны отвлекать нашими личными интересами. У меня к нему то же сложное чувство, какое было у Николая Ростова к императору Александру I. Это для меня такой единственный человек в мире…
Не застав графиню, я почувствовал облегчение от смутного страха столкнуться с ним самим – с источником этого страха. И я уже шел к дверям, оставив карточки, когда из залы быстрой, легкой и удивительно молодой для семидесяти лет походкой вышел Лев Николаевич, собираясь на прогулку. Он был в полушубке и мягких валенках. Его глаза были еще моложе походки. Он меня узнал, вероятно, по театру, который он посещал в том сезоне, улыбнулся, протянул руку и ввел в зал…
Мы говорили час, никак не меньше. То есть я говорил то, что он хотел, чтобы я говорил. Ни одного из тех вопросов, которые я предполагал, превозмогши как-нибудь свою робость, дать на суд Льва Николаевича, я ему не задал. И не было нужды.
Глядя на это дорогое лицо, эту бесконечно любимую и близкую мне в душе голову, на всю его простую, полную настоящей человеческой жизни фигуру, я чувствовал, что всем этим своим целым он уже отвечал мне на большинство моих вопросов.
И я его не спрашивал, а любил. И эта любовь мне на многое ответила.
Но кое-что я все-таки помню из его слов. Он тогда начинал писать «Хаджи-Мурата»[194] и просил меня прислать ему книг о Кавказе. Я, конечно, все исполнил.
Воспользовавшись случаем, чтобы заговорить о театре, я спросил его, какая из пьес мировой литературы ему нравится больше других. Он ответил:
– «Разбойники» Шиллера. Театру нужно то, что просто и сильно, без завитушек…
Хорошо помню это выражение и сопровождавшую его улыбку.
Затем я спросил относительно его статьи об искусстве[195], о которой мне говорил Н. И. Стороженко.
– Это не статья, – ответил Лев Николаевич, – это все, что мне приходило последовательно в голову по поводу такой отрасли жизни, из которой всеми силами хотят делать одни – забаву, другие – ремесло. А между тем это так важно. Искусство по силе своего влияния почти равно религии (Лев Николаевич остановился в своих мягких валенках, устремив на меня из-под густых бровей ни с чем не сравнимый взгляд, и в голосе его послышалась властная и почти суровая нота). А религия служит только вере, значит, самому высокому, что есть в душе. И как те религии, которые служат не вере, не душе, а чему-то другому, теряют свое значение, так и искусство, если оно преследует цели забавы для тех, кто им пользуется, становится неизбежно для тех, кто ему служит, ремеслом, требующим только технического
Сумбатов ошибочно называет эту встречу первой. Встреча же, о которой идет речь, судя по дальнейшему тексту мемуаров (упоминание о работе над «Хаджи-Муратом»), должна быть отнесена к январю 1898 г. (Замысел «Хаджи-Мурата» возник у Толстого значительно раньше, летом 1896 г. С большими перерывами он продолжал работу над повестью в 1896 и 1897 гг. В январе 1898 г., то есть в момент встречи с Сумбатовым, Толстой вновь принялся за нее.). 10 декабря 1897 г. С. А. Толстая отметила в дневнике: «Вчера были… В Малом театре. Шел «Джентльмен» князя Сумбатова» (Дневники Софьи Андреевны Толстой. 1860–1891. С. 6). По всей вероятности, после этого спектакля Софья Андреевна и написала Сумбатову письмо, которое послужило поводом для визита к Толстым.
Замысел «Хаджи-Мурата» возник у Толстого значительно раньше, летом 1896 г. С большими перерывами он продолжал работу над повестью в 1896 и 1897 гг. В январе 1898 г., то есть в момент встречи с Сумбатовым, Толстой вновь принялся за нее.
Статьей ошибочно назван трактат «Что такое искусство?». В трактате «Что такое искусство?» критике декадентского искусства Толстой целиком посвятил X главу.