Деточка. Потерянный рай. Елена Грэг
узабытого мира теней? Где сейчас та страна, та страна, где жила ты несколько лет? Поют ли птицы в той стране – голоса, шепчущие о помощи и о том, что все цветы сегодня умирают?
По заброшенным дорожкам, вымощенным аккуратным больничным гравием, по забытым, пыльным, заброшенным дорожкам идут сонные дети. Это дети, потерявшиеся в мире теней. Дети, бредущие медленно, плавно, механически – в никуда. Дети, шепчущие о помощи. Тише! Они спят ‒ живые в живых городах, спят на людных улицах, разрезаемых автотрассами, спят на глазах у других, действующих людей, думающих, что и те, спящие, тоже живут, как и все, тоже действуют, как и они, тоже от причин плачут. Но не замечают живые, действующие люди, что спящие спят, что кроме привычного, с дорогами – школами ‒ домами, города, кроме динамичного, нарочито деловитого мира – есть мир теней, где бредут сонные дети, спотыкаясь о собственные мечты, как корабли спотыкаются о камни. Можешь ли поручиться ты, знающий многое о жизни, что они когда-нибудь проснутся, что их возвращение будет окончательным и однажды неожиданно рухнут, обратятся в прах тысячи клеток, а из силков вязкого тумана освободятся навечно мотыльки? Ведь детям разное число лет, и в разные годы своих разных жизней они засыпают.
А потом остается лишь манящий далеким светом коридор, и тесная комната – вечная комната с белыми стенами, и бесконечное движение в царстве теней, медленный танец на самом краю жизни, на грани смерти и безопасности, между достижением и усилием, между возможностью и реальностью…
К корявой ветке приклеенные, глядящие робко, по-детски беспомощно ‒ укрылись в мире теней. Заброшены или ступили ‒ на безвременный путь в коридорах вязкого тумана. Подтачиваемые изнутри, заглушившие голоса шепотом, шорохом звуков, забывшиеся в тишине после хрипоты крика…
***
…между возможностью и реальностью… Так ли бесконечен путь между новыми строками и теми, полузабытыми? Петли этого пути ‒ совсем детские воспоминания, случайно оброненные фразы, размытые лица. Всплывают теперь в памяти спасительной неслучайностью: искать объяснение всегда проще… И наконец ‒ пожелтевшие листы из школьного блокнота, испещренного дрожащим, убегающим вниз почерком. Единственного блокнота, уцелевшего в огне после последней детской зимы. Обгоревшие страницы ‒ гонимые в беспомощном трепете послания в будущее с хрупкой надеждой когда-нибудь выплыть ‒ проснуться ‒ написать о людях, о которых никто не напишет…
В СТРАНУ ВЕЧНОЙ МОЛОДОСТИ И КРАСОТЫ
Зеркало, зеркало на стене,
Кто всех прекрасней в этой стране?
…
После… После фиолетовой лестницы… Режет маленькие глаза резкий запах в привокзальном подъезде.
‒ Чего боится лапочка?
‒ Крана, экрана, вампочки!
Устают сгибаться-разгибаться, карабкаясь по скользким ступеням, стеганые сапожки. Еще не отбегали свое по усыпанному снегом и палочками скверу – простыла бурая скамейка, не приглашает садиться. Еще стоптаются о пыльные ледышки в песочнице – уснула ржавая горка, стертые варежки не поцарапает. Теперь вот сердито стукаются о барьеры бетона, стараются не прозевать вонючих луж и вылезших из фиолетовой лампочки теней. Крепче стиснуть хвост маминого пальто, выдернуть новый снежок меха ‒ сделать лисичку. Как-то долезть до пятого этажа, кулем с мукой ввалиться в общий коридор с лохматыми обоями и убегающими вверх потолками, споткнуться о соседский склад коробок и ящиков, выпросить щелкнуть замком на двери комнаты. Из зеркального, почти в пол, окна весело видна спешащая площадь с бессонными поездами, линялыми демонстрациями, мерзлыми трамвайными остановками. Снежинки в лицо, кусачие ворсинки шарфа на губах, пухлой капустой платок прикрывает легкую не по сезону куртку. Ни за что не передавать маме совет борщистых щек достать новую…
После комнаты… В общей квартире, подальше от кухни, запретной, общей – не ходить, не шастать в тараканьей заразе, не надоедать соседям – общая комната – наша. Наконец воскресенье: дождаться встречи двух стрелочек на причудных, из южного дома, часах – покажут диснеевские! Яркие, настоящие, выскакивают из блестящего экрана. Можно потом и самой нарисовать на маминой перфокарте – будут спасать пахучий ацетоновыми фломастерами город. Покрасуются в кармашке тетради с секретиками, подождут следующего раза. Все ли верно запомнила, проверю через неделю у телевизора – большого, выпуклого, посередине, чтобы всем места, ‒ там, где раньше вешали простыню. Противно молочный, в синяковых пенках от изоленты, филь-мо-скоп ‒ напоминает скальп: со скрежетом шумит, хрипло нашептывает, опять скукожил пленку, не напасешься, – уже не стесняясь страха, схватить маму за руку. Можно и ночью тихонько, чтобы поменьше скрипели ребра дивана, – под мягкое крылышко, отпихнув сонную сестру. Вместе весело шагать – точно про нашу комнату, где за сморщенным столом сделать наперед уроки, ждать ужина, припрятать крошки в придирчивую ладонь – помочь маме, сбегать за желтоватой ванночкой через соседский склад, в другую комнату – папину. Жесткая пенальная кровать, тумбочная табуретка, ящик с чертежами и инструментами, холодок от голубино-сигаретного балкона. Не ходить, не шастать: на честном слове ржавые перила, антисанитария – не