Фатум. Том второй. Кровь на шпорах. Андрей Воронов-Оренбургский
поморщился, щуря глаза, оглянулся назад —и сразу всё изменилось. Холмы и лощины, далекая цепь облаков взялись покоем и ясностью, отчетливо прорисовываясь, как на картине. Закат высвечивал слуг, и они, казалось, пылали среди темной равнины, как три факела в сумрачном зале. Ржавой пыльцой покрылась кривая лента дороги, где карета с лошадьми и возницей отбрасывали густые длинные тени. Рука майора, высунутая в разбитое окно, светилась золотистым ореолом, пронизанная по-
следними лучами солнца.
«А может, и верно распалялся старик Кальеха? – Диего, уперев локти в колени, сжал ладонями виски.– Вдруг действительно это лишь начало гибельного конца… И в моей Отчизне никто не осознает до рокового часа… что произойдет? Неужели на этой земле, обильно политой нашей кровью, взрастут плоды чужих языков? Канет родная речь… Потухнет христианская мысль? И от нас останутся лишь жалкие руины былого, какие остались от империй язычников?..
Хотя посеянное зло порождает зло… В свое время меч Испании стяжал лавровый венок на черепах целых народов… кто рассудит? Вдруг пришел наш черед? С севера, через Техас, катятся волны варваров – необузданных гринго, не знающих традиций, не терпящих правил… таких же дерзких, как краснокожие кочевники».
На виске запульсировала жилка. Майор будто сам услышал далекий рокот приближающейся бойни. Очевидные признаки грядущей беды он видел еще по пути из Веракруса в Мехико: то тут, то там попадались разбитые армейские фуры, пробитые пулями кивера и лафеты пушек… Новая Испания уже перешагнула порог граждан-ской войны, и запах ее носился в воздухе. Дон сокрушенно покачал головой. Думы душили его своей неразрешимостью. «Гражданская война… Боже, убереги! Помоги одуматься! Братоубийственная, она всего жутче… „Свои“ опаснее вражеских полков».
В огне освобождения Испании от французов ему дове-лось узнать многих добродетельных соотечественников, серд-цами которых не задумываясь можно было мостить дороги. В их душах запах тлена и крови порождал неутолимую жажду власти. И пусть всего лишь на ничтожный миг, когда их алчные пальцы вцепятся в это кормило, его хватит, чтобы продать совесть Державы, отдать на поругание могилы предков, алтари храмов, навеки уничтожить славу народа…
* * *
Внезапно майор почувствовал, как похолодели ладони в горевших жаром перчатках. Он, будто сквозь сон, уловил зловещее уханье, что неслось словно из-за края земли; затем нечто непостижимое, подобно смерчу, ворвалось в карету и, прошив ее насквозь, пронеслось мимо его плеча, извиваясь и корчась, точно живое.
Диего сидел, не смея повести пальцем. То, что прошило карету насквозь, не оставило ни следа, ни царапины… «Хотя должно было быть твердым, что пушечное ядро,—подумал Диего, – да и летело оно, точно его гнали черти!»
Меж тем империал продолжал путь. Папаша Муньос невозмутимо мурлыкал что-то за лакированной переборкой. Де Уэльва вздохнул. Лишь сейчас он почувствовал, что весь в поту. Содрав перчатки, он бросил их рядом на сиденье и выглянул из окна.
Густой сухой