Ролан Барт. Биография. Тифен Самойо
на которого будешь равняться, если сам стремишься в писатели, – «Встреча с Жидом» вполне могла стать темой прекрасной антологии[184];
писателем, чье общественное положение не сглаживает подрывной характер творчества и чьи тексты, не будучи ни авангардными, ни темными, всегда несут в себе обещание грядущего, намек на обновление. За знакомством Барта с Жидом стояло нечто большее: чтение Жида – вот что помещает желание в пространстве между Бартом и ученичеством, между ним и чтением, письмом, мальчиками. Диалог, который начинается тогда, не только текстуальный, он будет идти не только от одного произведения к другому; он будет еще и экзистенциальным, формируя во всех смыслах личность Барта. Жид – тот, кто дает подростку определенную свободу действий, позволяя в том числе избавиться от самого Жида. Вот где, возможно, лежит объяснение того, почему, посвятив одну из первых статей Жиду, Барт не пишет о нем книгу, редко на него ссылается и с большим запозданием признает, скольким ему обязан. Хотя Жид, если вспомнить известное определение из книги Андре Рувейра 1927 года «Затворник и хитрец», был «главным современником», причем не только для Барта, но и для Мориса Сакса или Жене, Барт мог бы сказать о нем то же, что написал о нем Камю: «Bпоследствии Жид царил в моей юности; а если кто-то восхитил нас однажды, как не быть ему вечно благодарным за это вознесение на душевные высоты! Однако он не был для меня наставником ни в мысли, ни в письме, этому я научился у других. Жид являлся для меня, скорее… образцом художника, стража, королевского сына, стоявшего у врат сада, где я хотел бы жить»[185]. Возвращаясь к нему в последние годы жизни, Барт будет видеть в Жиде последнего великого французского творца: одновременно великого интеллектуала и великого писателя[186].
Начало и конец
В июле 1942 года в журнале Existences союза «Студентов в санатории» Барт публикует «Заметки об Андре Жиде и его „Дневнике“». Это его вторая публикация после «Культуры и трагедии», работы на несколько страниц, вышедшей в Les Cahiers del’étudiant весной того же года. Он так и оставил эти заметки обрывочными, спонтанными, написанными как бы на полях прочитанных книг. Обнаруживающееся в них притяжение между Бартом и Жидом поразительно: поиск объяснений в этом намеренно лишенном формы дискурсе сродни поиску себя. Колебание между язычеством и протестантизмом, влечение к Греции, вечное возвращение к себе, жанровая неопределенность, отношение к классикам: все эти черты относятся как к портрету, так и к автопортрету, что отражается в письмах того времени. «Многие высказывания „Дневника“, возможно, разозлят тех, кто имеет (тайно или явно) на Жида зуб. Но те же фразы соблазнят тех, у кого есть причины (тайные или явные) считать себя похожими на Жида. Это касается любого, кто себя компрометирует»[187]. Тогда же, в июне 1942 года, Барт написал Филиппу Реберолю: «И потом, надо всегда себя компрометировать, нет большего наслаждения». Сходство и компрометация всегда в центре этого отношения, не имеющего ничего общего ни с влиянием, ни с диалогом. Жид – это скорее образец: его откровенность не негативна; риск
См., например, рассказы о таких встречах Жюльена Грина, Мориса Сакса, Клауса Манна, Люсьена Комбеля, Жана Жене… И мы здесь не говорим о его роли духовного наставника, советчика гомосексуалистов, которые вынуждены были скрываться и которых его слово освободило. См.: Olivier Nora, «La visite au grand écrivain», in
Albert Camus, «Rencontres avec André Gide»,
«Жид, благосклонно относившийся к советской России, а потом ставший ее врагом, занявший определенную позицию и в отношении колониализма, был одним из последних, кто играл роль интеллектуала, остающегося тем не менее великим писателем». Барт признает похожую роль за Мальро и Арагоном, но осуждает превознесение интеллектуала, исповедующего определенную веру, в ущерб писателю (интервью «Кризис желания»: «La crise du désir», entretien réalisé le 31 janvier 1980 pour la revue
«Notes sur André Gide et son