Росстани. Алексей Брагин
со своим хроническим ринитом ртом дышит. А тут, в сентябре, носом спокойно задышал. Выйдет утром из дому, повернет лицо в сторону лесной чащи (метров сто до нее от крыльца, не более), глаза прикроет, и – носом, носом, с затягом, с шумом. Двумя ноздрями вместе. И поочередно. Улыбается опосля, потягивается. Осенний кокаинщик.
Не курит уже вторую неделю. Не хочется.
Едут медленно. Чего уж там спешить.
И с ментами, когда час назад на место ехали, тоже особо не спешили. И тоже помалкивали. Знали, что увидят.
Да не знали.
Мать их Даниле знакома. Пару недель назад привозили ее к нему после криминального аборта. Да какой там аборт. Просто сама из себя выкинула на тридцатой, чего-то нажравшись, чего-то там запихнув или чего-то там расковыряв. И истекла кровякой. Гемоглобинчик у нее после этого ниже самого нижнего предела ниже в пару раз стал. Даже в умных книжках о таких низких цифрах ничего не написано.
Полечил ее Даня. Без надежды, правда, но искренне, по полной. Оклемалась. Через пару дней отказалась от всего. Ушла до дому. Трубы у нее, у алкашки, запылали. Даже на спиртовой шарик, когда Тоня с инъекциями к ней подходила, ноздри раздувала. Не выдержала. Убежала. Гемоглобин подымать.
Венька, следователь (молодой, по распределению, второгодник на севере, ярко-рыжий с единичными сединами, со сливными невеселыми веснухами на лице и опущенными кистями рук на руках), рассказывал (потому и рассказывал, что еще молодой): «У нее, Дань, в комнате стекло на окне выбито и фанерой заколочено. А фанера – со старого клубного транспаранта с куском надписи. Ну, вроде как у Винни-Пуха на дверях. „ПОСТОРОННИМ B“. Только у нее – „СЛАВА К“».
И заржал Венька.
Отсмеявшись, дорассказал, что выпавшее из нее маленькое тельце быстро нашли. Где она ковыряла себя над очком-толчком в дощатом уличном туалете за огородом, там его и нашли.
Там оно в говне и плавало.
Едут медленно. Чего уж там спешить.
Менты на своей уехали. Обогнали. Умчались.
Даня в салон оглянулся. Лежат. Под простыней головками мотают: нет-нет-нет, нет-нет-нет.
Вася глаза на Даньку скосил, любимый окурок в треугольное оконце сплюнул, правой ладонью, сняв ее с руля, Данилу за скулу обратно к лобовому стеклу отвернул, шторку между кабиной и салоном задернул, взял с бардачка открытую пачку «Беломора». Протянул. Даня махнул рукой. Окно со своей стороны приоткрыл. Осень носом втянул.
Обычный холодный воздух. Ничего особенного.
Загуляла их мамка. Сутки дома не появлялась. Пацаны ее, трех да пяти лет, пошли в лес зачем-то. Искать ее, что ли. Может, и искать. А может, и просто из дома ушли. И понятно, что в лес. Куда ж тут еще пойдешь? Лес-то – вон он, рядышком, за порогом прямо. Со всех сторон. И районный-то центр чащей окружен, а этот поселочек ихний, километрах в пятидесяти от «столицы», и вовсе прямо в елки втиснут. Куда ни двинешь – все по лесу. В районе его «страной чудес» кличут. Все местные анекдоты и небывальщины оттуда родом были.
Были. Когда-то. Когда еще жив был отец поселка. Леспромхоз.
А теперь ничего там расчудесного