Как я провел лето (сборник). Андрей Неклюдов
обрывков беседы я понял, что у бабушки здоровье никак не налаживается, хотя это и раньше можно было понять.
– Бабушка, а ты что, болеешь? – спросил я у нее осторожно, когда мы с ней играли вечером в шашки.
– Если старость считать болезнью, то да, – усмехнулась она.
Я посмотрел на нее как будто другими глазами и словно впервые заметил, какая она и вправду старенькая. Раньше я даже не задумывался над этим. Волосы у нее были сплошь седые, пепельного цвета, кожа на лице – вся как будто собрана в мелкие складочки, глаза влажные, точно она вот-вот заплачет (хотя на самом деле я ни разу не видел, чтобы она плакала). Мне стало так жалко ее, что, выиграв у нее партию, я совсем не обрадовался, а наоборот – огорчился.
Помню, мне тогда еще подумалось: а каким в старости буду я? Может быть, ворчливым и безобразным, так что меня будут бояться дети. Или смешным. А может, буду таким же шутником, каким бывала бабушка?
В те дни, когда бабушка себя неважно чувствовала и не выходила из комнаты, все в доме старались ступать тихо и говорить вполголоса, и никто не смеялся. Мама относила еду бабушке в комнату, а через какое-то время приносила обратно в целости. Две-три чашки отвара зверобоя – вот все, что она в такие дни принимала. «Не станешь же с ней играть в великана», – думал я, вспоминая, как бабушка кормила меня, больного, вылепленными из хлеба «бочонками».
Иногда бабушка, такая взрослая, капризничала, как я в раннем детстве, когда болел. Говорила, например, что не прочь бы попить киселя. Когда мама приносила ей сваренный черничный кисель красивого фиолетового цвета, бабушка заявляла, что он слишком жидкий, что мама, наверное, пожалела крахмала. Тогда мама делала напиток гуще, но бабушка сердилась, что теперь он «как желе».
– Ты из вредности сделала его таким густым, – утверждала она.
Мама едва не плакала, и в таких случаях мне было ее больше жалко, чем бабушку.
Санька, заходя ко мне, тоже удивлялся, что бабушка Рая встречает его не так приветливо, как раньше.
В конце концов бабушка Рая все же переехала к нам. Вместе с ней переехали, кстати, и дедушкина шинель, и его военная фуражка. Нынче они хранятся у меня как память и о дедушке, и о бабушке.
Когда бабушка стала постоянно жить у нас, то это оказалось не так здорово, как бывало, когда она приезжала погостить. Вся наша привычная жизнь теперь уже окончательно перестроилась под бабушку. Лиза из маленькой комнаты перебралась к нам с Мариной, и уже не только с раскладушкой, но и со своим письменным столом. Я теперь не мог когда угодно приводить друзей. Нельзя было шуметь.
– Тише, бабушка отдыхает! – шикала на меня мама.
Или:
– К бабушке не ходи, ей сегодня нездоровится.
Шутила бабушка реже, и то как-то невесело. Скажет иногда, чуть качая головой:
– Старый человек – как старомодное платье: и выкинуть жалко, и людям показать стыдно.
Помню такой случай. Как-то утром она пожаловалась:
– Уснуть вчера не могла. Безобразие! Устроили дискотеку! Допоздна эта музыка ужасная, визг, топот.
– Мама, ты о чем? – недоуменно