Во дни усобиц. Олег Яковлев
подбородок, на небольшой рот с тонкими губами. Почему-то он не мог смотреть Иоанну в глаза – маленькие, чёрные как угольки – и постоянно опускал рассеянный беспокойный взгляд.
Про нового митрополита говорили, что это человек редкого ума и духовной чистоты. «Подобного ему ещё не было на Руси, да и не будет. Муж, сведущий в книгах, искусный в учении, милостивый к убогим и вдовицам, равно ласковый к богатому и бедному, смиренный и молчаливый, владевший даром слова и утешавший святыми беседами печальных», – писал о нём летописец.
Иоанн неторопливо, ровным спокойным голосом наставлял князя:
– Много, княже великий, волхвов и язычников в земле твоей. Требы чародейские правят, мерзости творят, пляскам сатанинским и песням греховным предаются. Особо в сёлах дальних, в деревнях глухих. Не согреты ещё солнцем веры православной многие и многие души.
– Так, отец. Правду ты говоришь, – вздыхая, кивал в ответ Всеволод. – Но знаешь ведь – дело просвещения и наставления в вере долгое и многотрудное.
– Ты верно сказал, княже: наставления. Ибо тех, кои творят волхвования и чары, будь то муж, али старец седой, али жёнка младая, вразумлять дóлжно словом наставления и отвращать от всякого зла. А еже которые не отвратятся, еже упорны и упрямы будут в заблуждении греховном, тех подвергать следует наказанью строгому. Но лишать жизни аль уродовать не мочно никоторого, княже! Упаси тя Господь от лютостей сих!
– Иногда, отец, в редких случаях, не помогают никакие наказания! – в очередной раз отведя в сторону очи, промолвил Всеволод. – Есть люди упрямые, склонные ко всякому греху. Такие не боятся ни Бога, ни дьявола. И кроме смерти, не заслуживают они ничего.
– Не ожесточай сердце своё супротив них, княже. Ибо Бог – судия худым и заблудшим душам. Не будь, яко мнихи и бискупы латинские, кои тысячами ведьм да чародеев на кострах жгут. Страхом, княже, доброго христианина не вскормишь. Ибо зло токмо зло единое порождает. Вот брату твому Изяславу, не тем помянут будь покойник, терпенья и мудрости в делах николи не доставало. И твёрдости в вере такожде. Пото[83] и бегал он по ляхам да по немцам, пото и зло великое на Руси творилось.
– Что вспоминать об этом, отец! – с сокрушением сказал Всеволод. – Бог – судья ему. Сам же говоришь.
– Об ином хотел я, княже! – Митрополит нахмурил лохматые седые брови. – От латинян на Руси много зла исходит. Много овец заблудших зрю в стаде своём. Негоже вам, княже, дщерей своих за латинских крулей и князей выдавать и самим латинянок в жёны брать. Тако вот и плодится зараза, чума рымская на Руси. Поглянь: три снохи твои – латинянки. Чужие они здесь, чужим свычаям и обычаям чад своих научают. Вред великий от сего грядёт, княже. Вырастут бо внучата ваши, будут на папу да на бискупов глядеть.
– А вот в этом ты неправ, отче. Вернее, не совсем прав, – мягко возразил Всеволод. – Все мои снохи: и Гида, и Лута, супруга князя Святополка, и Ирина – крещены в нашу веру. А о вдовой княгине Гертруде, упрямой в своём латинстве, скажу словами пророка Екклесиаста:
Пото