Во дни усобиц. Олег Яковлев
опираясь на палку, вверх по склону приречного холма. Остановилась, устало вытерев с чела пот, на самой круче. Перевела дух, огляделась по сторонам; видя, что никого поблизости нет, юркнула в маленькую пещерку, вырытую в давние времена каким-то благочестивым монашком.
В нос ударил тошнотворный запах тления. Раздвинув густые кусты орешника, Милана подошла к лежащему в пещерке телу молодой женщины. Этот труп она обнаружила у речного берега пару дней назад и отнесла сюда, сокрыв ото всех. Умершая была либо утопленница, либо погибла она во время недавней осады Чернигова – может, задохнулась в дыму или разбилась, упав с кручи. Хотя ран на теле у неё нигде не было видно.
Милана отыскала в пещерке заготовленную намедни большую корзину с домотканым крестьянским саяном и простенькой обшарпанной шубейкой, быстро переоделась, а затем, преодолевая страх и отвращение, нарядила труп в своё платье и повой[96]. Подумав, отцепила золотые серёжки – Ратшин подарок, с горечью и сожалением вставила их в уши умершей женщины. После, взяв острый камень, до неузнаваемости изуродовала лицо покойницы. Истерев в кровь пальцы, отбросила камень, поглядела на труп, улыбнулась удовлетворённо: «Теперича не признают. Помыслят, я будто се».
Смеркалось. Милана осторожно, стараясь не шуметь, перетащила тело к реке и положила в воду у самого берега. Ещё раз огляделась, прислушалась, сильней надвинула на чело чёрный плат.
Лениво лизала песчаный берег речная волна. Пахло тиной, холодный ветер плескал в лицо. Милане сделалось страшно, она содрогнулась, покачнулась, едва не упала, судорожно ухватившись за палку. Вдруг только что такая важная, необходимая ей месть стала казаться пустой глупой мечтой взбалмошной отчаявшейся жёнки. Неужели всё это переодевание, этот труп, качающийся на волнах – её, Миланы, затея?! Нет, нелепо, бессмысленно поступает она! Ведь Ратшу она не вернёт, а больше… Больше нету у неё ничего в жизни!
Чада – их воспитают мать и тётки – благо все они не стары и не бедны.
А Яровит – так ли уж он виноват? Видела Милана, как отодвинул он от Ратши негодяев-ростовцев, видела и то, что был у них с Ратшей честный поединок, и ещё – что Ратша напал на Яровита первым. Но если, если не мстить, то что же ей остаётся?!
В какое-то мгновение Милане захотелось броситься с размаху в речную глубь, уйти прочь от этого жестокого равнодушного к её беде и горю мира.
Пересилил опять-таки страх, и ещё она знала: покончить с собой – значит погубить свою душу.
Да что она, в конце концов, так распустилась! – одёрнула себя молодица. Откуда страхи, откуда мысли безлепые?![97] Всё делает она правильно. Так и должно быть! Не уйдёт убивец от ответа!
С трудом заставив себя отбросить прочь сомнения и колебания, Милана решительно вскарабкалась обратно на гору.
…Мать, боярыня Анастасия, горько рыдала в углу.
Милана твёрдо, вскидывая голову, говорила:
– Сребро возьму, поеду в Новый город. Сказывать буду: вдова я купецкая. Нарекусь именем крестильным, Гликерией. В Новом
Повой – головной убор замужней женщины, платок.
Безлепые – нелепые, глупые.