Весёлые пилюли смехотерапии – 2. Иван Макарович Яцук
я тебя тащу? Не хочешь– сиди в своей бухгалтерии, води носом по бумаге и отправляй начальству лукавые цифры. А я уж как-нибудь…Я не виноват, что тебе не попадается что-нибудь лучшее..
Все эти гневные размышления мелькнули в моей разгоряченной голове и также быстро улетучились, как проверяющие после получения увесистого пакета. По Вишневой жил одиноко старый мой товарищ. Я попросил его скоротать свое одиночество на воздухе, на что он быстро согласился. Наведя некоторый порядок в холостяцкой квартире, я пригласил Оксану на следующий вечер.
С утра позвонили из фирменного магазина и пригласили на день рождения директрисы. Босс от офиса отправляет только меня. Отказаться невозможно. Непреодолимые обстоятельства, как говорят юристы. Короче, букет, материальная помощь, подарок– я, взмыленный, попадаю на торжество с некоторым опозданием. Произношу: « От имени и по поручению…» , холодный поцелуй в стареющую, напудренную щеку– и за стол. Ох уж эти именины! Планируешь одну стопочку, да где там: «Между первой и второй…», «А теперь стоя за милых дам…», « Еще раз за виновницу торжества…». Машину пришлось оставить в магазине. Вылетаю с сознанием, что опаздываю, а надо еще кое-что прикупить на рандеву и мчаться на Вишневую.
Все же уставший, как марафонец, врываюсь в квартиру на пять минут раньше Оксаны. Едва успел отдышаться и умыть красное лицо. От меня шел пар, как от разгоряченного коня, хотя дело происходило в ноябре и стоял уже приличный холод. Когда в прихожей я снял тяжелую зимнюю куртку, то еще больше учуял, как от меня разит потом. Не лучшее начало для любовного свидания. И вообще, я начал терять вкус к этой встрече. Так бывает, когда долго и страстно живешь ожиданием праздника, а сам праздник проходит тускло и невыразительно.
А скорее всего во мне говорили усталость и выпитый коньяк, потому что когда я украдкой смотрел на Оксану, все во мне опять поднималось, бурлило, играло всеми красками страсти. Цветок– свежий, благоуханный цветок был передо мною. Щечки, порозовевшие не от вина, а от мороза, от, быть может, легкого волнения, с которым она пришла. Туго натянутая ткань на высокой, полновесной груди; золотистые, волнами падающие роскошные волосы. Ну прямо-таки Одиссей, убежавший от жены и от детей, и Цирцея, если говорить иносказательно. Она пришла радостной, оживленной, видимо, все-таки у нее были какие-то чувства ко мне.
Чтобы быстрее сократить расстояние, разделяющее нас, я без долгих слов налил Оксане и себе марочного коньяка, порезал закуску, и беседа потекла. Затронули погоду, дела на фирме, выборы мера. Я все подливал и подливал и ей, и себе, но никак не удавалось выбраться на магистральную дорогу, ведущую к подлинному сближению. Я на одном конце стола, она – на другом. Стол широкий, кухонный. Выключил верхний свет, включил настольную лампу. Через сто грамм нашел свечи, выключил и лампу. При свечах говорить о приказах по фирме и как сверстали баланс– сами понимаете…Когда на дне первой бутылки оставалось пятьдесят грамм, я осторожно глядя на прямую, напряженную посадку собеседницы, сказал:
– Оксаночка,