Крылатые качели. Максим Саблин
Она обратилась к отцу, и тот иронично покачал головой и ничего не сказал. – «Не надо печалиться, вся жизнь впереди!», – запела тонким мелодичным голосом мама, точно попадая в ноты советского хита.
– Да я согласен, было хорошее! – честно ответил Федор и испуганно посмотрел на Пелагею. Она сидела с красным лицом. – Эрида Марковна, извините меня за резкий тон.
Пелагея пнула Недоумову под столом, и та, улыбаясь демонической улыбкой, помиловала Федора.
30
Неловкость была сглажена, и вечер первого знакомства медленно уходил в прошлое, оставляя в цифровой памяти отцовского «Никона» цветные фотографии гостей, улыбающихся за столом, на фоне шкуры рыси, и у камина. Пелагея в голубом платье получилась на фото особенно хорошо. Все, казалось, были счастливы, даже человек-зло прослезилась и громко сморкалась в огромный зеленый платок. Разговор затихал, Недоумова толкала мужа, намекая, что пора уходить.
Отец Федора был невысоким благородным стариком с ясными синими глазами и прямым крупным носом. Он выглядел моложавым и ухоженным, даже холеным, как и должен был выглядеть публичный человек, которого под лупой рассматривают такие люди, как Недоумова и Медузов. Блестящие седые волосы, немного вьющиеся, были зачесаны назад, розоватые ногти на загорелых пальцах коротко стрижены. Белая рубашка его с расстегнутым воротником, хорошо выглаженная, казалось, хрустела от чистоты, бежевые брюки с ровными стрелками не имели ни пятнышка.
Матвей Захарович Ребров сидел на белом троне махараджи из слоновьей кости с прямой высокой спинкой и квадратным резным основанием. Это не значило, что отец его был дома царь, разве что на время чемпионата мира по футболу. Трон ему прислал с раскопок лучший друг, отец Жени Грибоедова. Когда Грибу было три годика, его отец и мать погибли под страшной лавиной в горах, и мальчик воспитывался бабушкой.
Слева от камина светлел широкий проем, за которым начиналась прихожая с вешалками и квадратным пуфиком. Недоумова, подхватив сумочку, обошла стол и ушла в прихожую. Сев на квадратный пуфик в прихожей, раскрасневшись и охая, она начала натягивать черный башмак, вставив указательный палец в узенькую щель между пяткой и задником башмака.
Матвей Ребров оперся на спинку стула, встал из-за стола, оправив складку на скатерти, и вышел в светлую прихожую к Недоумовой, где уже стояла мама с пакетом гостинцев. Дэв, поднимаясь со стула, положил в рот большой кусок мяса и спрятал в карман булочку. «Стоило уже тогда задуматься, – говорил себе Федор позже. – Тесть похоже был недоразвитым».
Федор встал у пианино, а Пелагея, оправив голубое платье, села рядом с ним на круглый крутящийся стул и обняла его за ноги.
У Федора, наблюдавшего за отцом, было нехорошее предчувствие. Пугала осторожность, несвойственная отцу при разговорах в тесных компаниях, пугало, что отец как-то слишком уж отстраненно своими ярко-синими глазами рассматривал гостей, словно не принимал их в ближний круг. Отец Федора двигал весь вечер сомкнутыми губами из стороны в сторону, что означало