.
со мной или нет. Но прошу вас при мне не говорить о моей государыне пренебрежительно, – отчеканил он.
– Не горячись, пан Константин! – вступился за Княжнина пан Рымша, тративший до сих пор приблизительно поровну усилий на то, чтобы не вывалиться из седла и не потерять нить разговора. – Ты зря обижаешь благородного шляхтича. Ты не видал, как вел он себя вчера перед ратушей! Никакого почтения к здрадникам, которых он, как настоящий рыцарь, все ж не дал побить целой толпе. А за твою глупую горячность, уж поверь мне, он мог бы нас с тобой порубить в капусту и не делает этого только из своего благородства!
«Скорее, из-за пани Ядвиги и ее детей. Не будь их, я бы тебе показал „испорченного самомнением москаля“!» – подумал Княжнин и, не дожидаясь от замолчавшего, но продолжающего пыхтеть пана Константина извинений, ускакал к своему возку, ехавшему позади всех прочих.
Уже по дороге он пожалел об этом. «Ну что уж такого особенно обидного сказал мне этот литвин? – думал Княжнин. – Ведь эту его фразу про москаля можно воспринимать фигурально – такое у него мнение о русских, а я просто один из них. И ничего прямо оскорбительного про государыню он тоже не сказал. Зато он не боится высказать свое мнение, и поэтому с ним интересно спорить. Разве лучше те поляки, которые источают лесть всякому русскому только ради того, чтобы получше устроить свои дела? Зря я на него обиделся, ей-богу, как ребенок. Нужно сие или сгладить, или уж ехать дальше без них». Княжнин был зол сам на себя, а под горячую руку попал Андрюха, мирно спавший в возке, вместо того чтобы… Ну хотя бы повторить польские слова или, вон, надраить походный самовар, в котором не стало былого блеска.
– Я думал, нас поляки станут теперь по дороге чаем потчевать, – оправдывался Андрюха спросонок.
– Они не поляки, – мрачно поправил Княжнин.
Впрочем, недоразумение с Саковичем скоро и легко уладилось.
Когда в середине дня поезд остановился и Княжнин, не торопясь, вышел из возка, чтобы выяснить, по какой причине, его уже ждала пани Ядвига, стоявшая на обочине дороги в короткой шубке, меховой шапке, похожей на гусарскую, с Павликом, державшимся за ее руку. Вот так запросто подошла, чтобы пригласить:
– Идемте с нами обедать, господин Княжнин. Прошу вас, не сердитесь на Кастуся, он всегда горячится, когда говорит о политике, а потом кается. Он о вас очень хорошо отзывался, не знаю, что на него нашло. Мы теперь без вас никуда: вы для нас стража, чтобы не трогали русские военные, им вечно нужны какие-то подорожные.
Ее глаза не просили, а просто весело смотрели на Княжнина. А ее сын просто хохотал, совсем как Кирюша. Ну еще бы: за спиной у Княжнина ему строил смешные гримасы Андрюха.
– Что вы, пани Ядвига, я нисколько не сержусь, – сказал Княжнин. – Ежели угодно, сейчас же пожмем с паном Константином руки.
Это простое рукопожатие, состоявшееся уже через минуту, у сентиментального Рымши вышибло слезу и подстегнуло естественное желание скорее сесть за стол и выпить мировую.
Обедали прямо в поле, табором, отгородившись от ветра поставленными