Уран. Ольга Погодина-Кузмина
комсомольской ячейки Велиор Ремчуков – худой, ушастый, с неприятным взглядом. И кадровичка Ангелина Лазаревна будто поджидала Воронцова. Что ж, ничего невероятного не было в том, что они с Ниночкой подслушивают разговоры через дверь.
– Алексей Федорыч, на базу завезли интересный импортный бостон. Вы можете отовариться. Сходите, отложите себе отрез.
Алексей достал скомканный, забытый в кармане платок, вытер пот со лба. От волнения не понимал смысла разговора.
– Бостон? Это что?
– Это материя, – фыркнула Ниночка. – Из нее костюмы шьют.
– Вы молодой мужчина, интеллигент, а ходите в спецовке, как простой рабочий.
– Ну допустим, я возьму бостон, – Воронцов заметил, что Ремчуков изучает сломанный им карандаш. – А где я сошью этот костюм? Ехать в Ленинград?
– Во-первых, лучше ехать в Ригу, там работает Дом мод с хорошими портными. Во-вторых, скоро и у нас откроется ателье.
– Хорошо, – Алексей внезапно почувствовал, что несправедлив к этим женщинам, не сделавшим и, очевидно, не желавшим ему ничего плохого. – Раз вы говорите, что мне нужен костюм, я обязательно закажу.
Он вышел на свет. Сомнения, мучившие его вот уже несколько дней, с тех пор, как Леонида поставили на разгрузку урановой руды, не только не разрешились после разговора с Бутко, но причиняли еще большее беспокойство. Может ли тот, кто сам чудом выплыл, спасти утопающего ближнего? Не затянет ли их вместе гибельный водоворот? Да и какой ему ближний Лёнечка Май – заключенный, вор, опасный, хоть и социально нечуждый элемент общества?
Воронцов посмотрел, щурясь, в небо, на высоко кружащих чаек, но его отвлек новый приступ кашля. Он сплюнул мокроту и направился в сторону Первого участка.
Лёнька Май
Лёнечка красивый, ладный, хоть в кино снимай. Зубы белые, бережет их в драке. Для их крепости и приятного запаха всегда жует, перекатывает во рту смолистую хвойную веточку.
Волосы у Лёнечки черные, вьющиеся. Бабка смеялась над ним, пятилетним – откуда такой чумазый взялся, может, цыгане подменили? Он спорил, топал ножками в красных сандаликах, хоть знать не ведал тогда никаких цыган.
Лагерникам бреют головы, но блатные имеют поблажки – носят «полубокс», «итальянку» или волнистую челку на глаза, как у Лёнечки. Глаза ему достались от матери – темно-карие, с лиловым стрекозиным отсветом, главное оружие против женского пола.
Как глянет наглыми зенками – так вольняшкам из женского персонала, не говоря уж про кухонных зэчек, сердце оборвет. Применяет и другой подход, жалостный. Губы выпятит, сделает брови домиком, ресницами похлопает – как есть сирота казанская. Другие зэки платят за женские ласки, а Лёне и так от баб не отбиться. Дарят ему теплые вещи, вяжут носки.
Веселый Лёнечка, песен знает несчетно. Идут зэки понурые, как тягловые лошади, а он вдруг частушку затянет про девок и попа. Или жестокий романс:
Я сын рабочего, подпольщика-партийца,
Отец любил меня, и я им дорожил.
Но извела отца проклятая больница,
Туберкулез