Лето по Даниилу Андреевичу // Сад запертый. Ксения Венглинская
сморкалась. Тогда же Екатерина Игоревна дала ей денег на всякий пожарный – ну вот он и пришел пожарный, Даньку выписывают. Вместе они погрузились в буханку военной скорой помощи, которая шла в Питер и везла еще двух больных на какие-то исследования, для которых в госпитале не было аппаратуры. Один боец лежал посреди машины на носилках, другой, с костылями, сидел напротив нее, а Данька на крепко принайтованной коляске устроился рядом. Он выглядел истощенным и уставшим, будто погасшим на исходе последних недель, проведенных в монастыре Фонтевро. На свидания к окну не приходил, потому что протезы пытались пригнать и повредили ноги… то, что от них осталось. Пришлось несколько дней лежать в лежку.
– Права твоя женщина, – наконец заявляет лейтенант. Как обычно от водки, он ощущает, что с первым прояснением в мыслях наступает невнятность в языке.
– Ладно, – соглашается Петрович. Подливает. – Только не ее это дело.
– Почему не ее? – пожимает плечами лейтенант. – Дети есть?
– Ты пей, Дань, – советует Петрович. – А то какой-то ты напряженный.
Как всегда, под хмельком Петрович чутко улавливает в собутыльнике нечто чуждое.
– Ты еврей, что ли?
Лейтенант смеется. Смех у него хороший, откровенный, но вот улыбка – с вызовом. Непочтительная.
– На четверть, – кивает он и кладет на стол аккуратные маленькие ладони.
– Ах-ха-ха! Самому не смешно? – спрашивает Петрович.
– Нормально, – Данька выбивает пальцами легкую дробь, – капля еврейской крови есть в каждом. Просто я об этом осведомлен, а вы – нет.
Стоп, – говорит себе Данька. – Стоп. Кому ты говоришь об этом? Что вообще за разговор такой идиотский?
– Ты мне, Данила, не лепи из говна солдатиков. Ты ж татарин. – Петрович не согласен.
– Жизнь многообразна, одно другого не исключает. Моя Родина – русский язык. Вообще-то.
Данька чувствует, что его несет. Остановиться бы вовремя, – с тоской размышляет он.
– Дети есть, – говорит Петрович. В отличие от лейтенанта, он крепко держит нить разговора.
– Вот и подумай. – Данька тоже вспоминает о чем-то и неопределенно взмахивает рукой. – Фигли твоей женщине срываться; ты – ты понятно, выполняешь важное государственное задание. А она при чем? Ей твоего пацана или девочку там вырастить – это главное.
– Сейчас получше?
– Заросло, как на собаке. Даже обидно, никакой романтической томности во мне.
Помолчали. Машина довольно скоро шла по нижней приморской дороге, в маленьких пыльных окошках мелькал распускающийся лес и иногда – берег моря, уже почти освободившегося ото льда.
– Мне квартиру подарили, представь. – Нарушил он наконец молчание. – В какой-то жопе мира, но сам факт… Родина не забыла. – В голосе послышались характерные ернические нотки.
– Ну, все же квартиру, не самокат, – поддержала она тон. – Вот тогда было бы обидно, да?
– Да я даже самоката не заслужил, по честноку-то.
Покатал слюну под