1994. Русский роман ужасов. Алекс Лоренц
в кассу, затем еще раз в отдел, чтобы показать чек и получить товар.
Артем и Денис встали в длинную шумную очередь из домохозяек и пенсионеров. Там вовсю перемывали косточки соседям, поносили алкоголика Ельцина и обсуждали многосерийные мыльные оперы. Ребята хотели взять фруктовый лед. Это было самое дешевое мороженое – единственное, на которое могло хватить трехсот рублей. Дениска держал деньги в руке развернутыми, хотя впереди было еще человек шесть.
– Везде секс, на всех каналах…
– Смотрела вчера Ельцина по телевизору. Ну сволочь!..
– Нинка-то со второго подъезда повесилась…
– Ельцин…
– Самогонка…
– Зарплату не платят…
– Ельцин…
– Горбачев опять в президенты лезет, плешивый иуда…
– Когда ж все это кончится…
– Что там в сегодняшней серии было?..
– Ельцин…
– Красные скоро опять придут…
– Ельцин…
– Кэпвелл в коме…
– Ельцин…
– Ельцин…
– Она его не любит…
– Ой, как жизненно!..
– Ельцин…
И вдруг откуда ни возьмись посреди этого курятника раздается:
– Оп-па!
От этого фирменного восклицания у Дениса нутро перевернулось.
Их снова настигла гроза 311 квартала – малолетний уголовник Махоркин и его ублюдки. Любители отнимать мелочь у малышей, издеваться над старухами и пьяными, бить стекла и кидаться камнями в своих бывших училок.
Все были в сборе: вечно скрипящий зубами от злости Кошаров, извивающийся слюнявый глист Кожемяко и умственно отсталый Пушкин с живописными кудряшками. От всех веяло застарелым перегаром.
Деньги испарились из рук Дениса. Кожемяко выхватил их привычным, отработанным движением тонких пальцев с обгрызенными ногтями.
– Слышь, сюда дай, гондон! – прикрикнул Махоркин на Кожемяко. Тот лошадино гикал. Выпирающие зубы блестели от обильного слюноотделения.
Махоркин вырвал у дружка честно отобранную мелочь и спрятал в карман нестираных спортивных штанов.
Ближайшие тетки замолкли, наблюдая развернувшуюся драму.
– Сережа, верни деньги детям! – властно приказала пожилая женщина в толстых очках, похожих на оптические прицелы. Учительница истории из школы. Она вела уроки в старших классах, но иногда заменяла болеющих учителей у среднего звена. Денису становилось не по себе, когда она направляла на него свою оптику.
– Пшла нах, старая, – последовал лаконичный ответ.
– А ну, верни деньги, мерзавец! – не сдавалась историчка. Она потрясала пустой тряпичной сумкой, словно дубиной. – Сейчас-то ты от меня убежишь, но я тебя потом в школе поймаю. Наглец! Загремишь в детскую колонию.
В кассовых очередях послышался ропот поддержки. Другие тетки слабыми голосами требовали вернуть ограбленным школьникам деньги. Никто не хотел сильно выделяться на общем фоне, потому что мало ли в какое время суток повезет нарваться