Наша Рыбка. Марина Козинаки
про взгляд, а тогда безоговорочно велся. Еще она была моей первой настоящей любовью, поэтому я отчаянно из-за нее страдал. Теперь мне уже трудно в это поверить. Иногда что-то внезапно напоминает мне о ней и тогда кажется, что все случилось не со мной. Что это была чужая жизнь, которую я где-то подсмотрел. Сюжет полузабытого фильма, который я на себя примерил. И глядя на наше общее фото, мне хочется спросить: «А что это за безобидное ничтожество рядом с блондинкой?» Ой. Это ведь я… И правда я. Но снимки – это единственное тому доказательство. И я все еще не определился, можно ли на него полагаться.
О, вот я и нашел точную дату, которая перевернула все вверх дном и начала цепочку событий, заставивших меня седьмого ноября проехать мимо станции «Измайловская». Я только что листал свои записи в блоге и наткнулся на эту: «24 сентября. Был на дне рождения Вадика…». Да, двадцать четвертого сентября я пришел на день рождения своего друга Вадима один. Настроение было плохое, еще когда я даже не добрался до нужного этажа. Я механически передвигал ногами, поднимаясь по ступенькам, вдыхал сырой запах подъезда и с каждым шагом все сильнее хотел развернуться и побежать обратно. Мысли крутились вокруг Иришки, вокруг нашего последнего телефонного разговора. Крутились и пролеты над головой, сворачиваясь в бесконечную спираль. Раньше я постоянно отмечал чередования этих белых стен и густо выкрашенных в зеленый балясин, особенно радуясь, как чему-то родному, серо-бетонному исподу каждого поворота лестницы. Но в тот день было не до забавных головоломок реальности. Я чувствовал себя обманутым неудачником, каким-то жалким придурком. И да, я изо-всех сил пытался быть злым, ведь нетрудно быть злым, когда тащишься один по вонючему подъезду! Мне хотелось чего-то требовать от Иришки, хотелось силой заставить ее обращаться со мной нормально, мне хотелось многого, но я приближался к двери квартиры, за которой уже началось бурное веселье и мне надо было изображать полное отсутствие проблем.
Последний пролет между этажами был исписан. Стена стала не просто полем для емких объявлений, хотя и они тут, разумеется были. Она превратилась в полотно для неизвестного философа или целой их толпы – так различался почерк и стиль. Кто-то писал размашисто и экспрессивно, буквально крича во вселенную номер телефона некой Варьки К., которая оказывала, судя по объявлению, целый спектр интимных услуг. Цифры прыгали и разлетались алыми пятнами, а буква «К» была выписана с вензелями. Дальше шли тексты попроще в плане техники, зато гораздо более глубокие. Там были и слова песен, и смелые матерные угрозы соседям, и даже строки Пушкина. Ближе к последней ступеньке уже несколько месяцев как красовалась строфа из Шекспира, причем на английском. Два слова, правда, были написаны неправильно, но разве можно придираться к таким мелочам, когда поражал сам размах творца?
Я бывал здесь нечасто, но каждый раз с интересом ждал, не появится ли что-нибудь новенькое. Какой-то знак лично для меня. Легко представлялось, что стена в этом старом подъезде проступает из какого-то иного, фантастического мира.