Наша Рыбка. Марина Козинаки
на стуле, сердито глазел на Вадика.
– Да что такое это ваше искусство? Это же ничего… пустота! Картинки, кому они нужны? Ну музыка еще куда ни шло.
Что? Опять? Не надоело?
– Боже ты мой! Да ты на целый век опоздал, Вадим! Успокойся, в начале двадцатого люди уже за тебя попереживали.
Петя огляделся, но реакции не последовало. Кажется, никто не понял, о чем он.
– И что такое эта твоя дерьмовая экономика? Эфемерное порождение системы! А искусство первично, оно появляется вместе с человеком! Искусство – это единственное, чем человечество может гордиться! – тут же выкрикнул он следом, не уступая Вадиму в идиотизме аргументов, и залпом выпил рюмку коньяка. Я не понял этого его жеста. Но «эфемерное порождение системы» мне, конечно, понравилось. Интересно, сколько алкоголя он уже в себя влил?
– Правильно, Петя, – гнусаво заметил Григорий из своего угла.
Кстати, Григория тоже можно представить сейчас. Григорий – наш друг-поэт. Мы всегда говорили ему, что его ждет признание. На самом деле я в это не верил – он родился в неподходящее время. Разве тогда кому-то было дело до поэзии? И до поэтов, которые даже не зарегистрированы в соцсетях? На что он рассчитывал, дурик?
Сознаюсь, а таких вопросах ошибаться приятно. Все это случилось за миг до того, как современная поэзия вошла в мою жизни и обосновалась там. Но долгий миг мне еще только предстояло прожить.
Самое смешное, что все звали Григория именно Григорием, а не Гришей. Он, как и полагалось, был страшно чудной, кое-кто в компании посмеивался над его странностями. Но я ручаюсь за свои слова: Григорий порой бывал в разы нормальнее всех нас, вместе взятых.
Спор, естественно, разгорелся с новой силой. Кто-то даже вступился за Вадика, девушки стали поддерживать Григория. Воронцов налил в пустую рюмку еще коньяка, протянул мне.
– Где Ира на этот раз?
Я промолчал. Петя, в отличие от некультурного именинника, никогда не лез ко мне с расспросами касательно Иришки. Но сейчас он был разозлен, пьян и вообще будто бы не в себе.
– Снова уехала к друзьям?
– Да, – отозвался я хмуро.
– К друзьям-фотографам?
От его иронии мне стало еще гаже. Эти мифические Иришкины друзья-фотографы раздражали меня даже заочно. Я не был с ними знаком, но ненавидел за то, что они крали прямо у меня из-под носа дорогого человека.
– Почему ты тоже не поехал? – В Петином голосе слышалась претензия.
– Она меня с собой не звала.
– Так и что? С какой стати ты ждал приглашения?
– Ну… – Я запнулся и попытался вслушаться в то, что кричала Вадику Таня Морозова.
– Сколько уже это длится? Сколько ты с ней встречаешься? – перешел в наступление Петя.
– Год. Почти. Все у нас было отлично. Это только сейчас… Какие-то ее друзья… – Я не мог сложить слова в одно предложение – говорить об Иришке было для меня равносильно признанию, будто бы ее любовь ко мне прошла. Я снова посмотрел на Таню, на ее живот. А, я же не сказал вам! Таня была