Далёкие туманы вечности. Лёсик и Гриня. Книга 3. Марина Важова
приобрело громадное значение. Она же девочка, рассуждал он про себя, оплачивая неслабые счета. И с восторгом и лёгким сердцем отправлял Жанночку на Майами или в Прагу, естественно в сопровождении верной воспитательницы, которую дочь смешно называла Тёкатё – тётя Катя. Она и себя тогда называла Тяджень – «маленькая Жанна», и все её стали так называть.
Повзрослев, Тяджень сохранила непосредственность и боевой характер, которые в сочетании с красотой и проступающей женственностью создавали образ трепетного экзотического цветка, на который летели полчища мотыльков, но даже крыльев не успевали опалить – тут же валились почти бездыханными. Аура защиты, сочетание раскованности и отпора – реликтовый феномен! – окружали Жанну-Тяджень долгое время.
Но семейное проклятие настигло и её. То, чего опасался отец, проявилось неожиданно, жёстко, не вызывая сомнений. Хотя, пожалуй, уже где-то с полгода предвестники угрозы давали о себе знать отдельными эпизодами. Особенно встревожила профессора история с учителем пения. Он, единственный в школе, жаловался на плохое поведение Жанны Лилонга: на уроках дерзит, нарочно поёт фальшиво, хотя слух прекрасный, солистке хора порвала блузку на праздничном концерте. Профессор пробовал образумить дочь, но при одном упоминании об учителе Жанна впадала в ярость с признаками психоза. У неё тряслись губы, слова выговаривались с трудом, а голос… Голос становился низким, гортанным, в углах рта появлялась розоватая пена.
Показали светиле-психиатру, Валентину Альбертовичу Карелину. Так он и вошёл в их семью, ведь рецидивы шли один за другим. Скидка на переходный возраст, на метизацию кое-что могла объяснить, если бы не болезнь и смерть старшей дочери. К тому времени профессор уже знал о наследственности, проявляющейся через поколение по женской линии. Жанна по всем статьям вписывалась в поведенческий рисунок его несчастных предков.
Доктору Карелину он решил этого не говорить. Вообще – никому. Запер в своей душе, а присланные документы закрыл в сейф. Это мой крест, буду нести его до конца, решил Лилонга и увёз Жанну во Францию, к своим дальним родственникам. Там её устроили в пансион при самой элитной школе, которую она закончила, и вроде бы даже без эксцессов. Это потом Лилонга узнал о её бесчисленных скоротечных влюблённостях, истериках, об особом режиме, поблажках и строгостях, применяемых руководством школы во избежание припадков.
Отцу ничего не сообщали из боязни потерять состоятельную ученицу и лишь по окончании школы передали – вместе с исключительно примерным аттестатом и объёмистой папкой рисунков – медицинскую карту. Из неё профессор узнал, что дочь употребляла наркотики, её анонимно лечили, и перечень лекарств не оставлял надежды.
Вернувшись домой, Жанна поначалу была тиха и добра ко всем, только наотрез отказывалась учиться дальше. Бог с ним, с высшим образованием, решил профессор и устроил дочь