Руки Геракла. Фред Томас Саберхаген
мне на помощь. Это его осенило:
– Огонь, Гер!
– Горящие стрелы?
– Нет. Когда ты отрубаешь голову, то если бы у меня был хороший факел, я бы мог подобраться к обезглавленной шее и прижечь ее. Может, тогда головы перестанут расти?
Пока мне ничего лучшего в голову не приходило.
– Отлично. Надо попытаться. Но держись подальше от моей палицы, когда будешь бегать вокруг со своим факелом. – И я несколько раз на пробу взмахнул новой палицей.
– Мог бы и не говорить.
По счастью, некоторые стволы были от природы достаточно сильно пропитаны смолой, чтобы хорошо гореть, так что у нас появилось несколько славных факелов.
Я думаю, что Энкид вряд ли пережил бы следующую фазу сражения, если бы изрядно помятое чудовище не стало заметно медленнее передвигаться. Это стало понятно, когда мы снова схватились. Прыгнув в болото, я опять стал бить своего противника. Я подумал, что удары, пришедшиеся по туше чудовища, а не по его головам, привели к каким-то внутренним повреждениям, так что гидра двигалась все более вяло. Наконец-то я увидел, что сражение идет к концу, и больше уж у меня не было желания отступать. Я упрямо сносил головы, а Энкид с горящей головней в руке бросался вперед и тут же прижигал свежий обрубок. Как мы и надеялись, это оказалось успешным способом не давать головам вырастать снова.
Шло время, и день стал клониться к закату, яркий свет его начал тускнеть, и даже чудовищная живучесть гидры иссякала. Тварь распростерлась на земле в грязи прямо на грани берега и суши. Она была беспомощна, едва приподнимала две оставшихся головы. Остальные шеи волочились по липкой грязи. Головы больше не вырастали, большинство шей оканчивались обожженными обрубками. Тварь из последних сил пыталась уползти в болото, но мы не собирались отпускать ее живой.
Теперь глаза уже всех голов, кроме одной, затуманила смерть. Наконец, когда мой страшный противник был окончательно обездвижен, я отбросил дубинку. Взяв один из наших неказистых ножей, я с трудом отрезал последнюю голову. Энкид быстро прижег обрубок факелом. Затем он вскинул руку и испустил долгий, ликующий вопль.
Мгновением позже я, наступив ногой на чешуйчатое тело, поднял вверх отрубленную голову Гидры. Это была та, что находилась в самой середине, та самая, которую считали бессмертной, – и правда, ее глаза все еще горели жизнью, а челюсти продолжали щелкать. От зрителей, стоявших в отдалении, послышались приветственные крики, а затем вдруг воцарилось благоговейное молчание.
Эта тишина обеспокоила меня.
– Что с ними? Ведь тварь, которой они так боялись, мертва, им бы прыгать от радости. Почему они хотя бы посмотреть не подойдут? Только не говори мне, что где-то тут ползает ее супруг!
Энкид некоторое время смотрел на молчаливых наблюдателей. Наконец он сказал:
– Они не идут сюда, но и домой не возвращаются, Гер. Сдается, они боятся уйти. Мне кажется, они не другой гидры боятся. Они боятся тебя.
– То есть как это – меня?
– Они смотрели