Руки Геракла. Фред Томас Саберхаген
и ползучих растений на решетке. И на лице его было такое самодовольство, что я засомневался, успел ли он ощутить хоть что-нибудь, понять, что и почему с ним произошло.
На мое счастье, Лин не принадлежал к аристократии и не был царским домочадцем. Но он не был и безродным бродягой, которому можно запросто свернуть шею или сломать челюсть и чьей смерти никто и не заметит. Единственным его родичем был… а кто же был его родичем? Не помню. Вроде бы он говорил, что его родня живет где-то далеко.
Двумя днями позже последовал суд. Это было в зале дворца Эврисфея Второго, царя-подростка Кадмеи. По совету моего адвоката, который также был другом царской семьи и Амфитриона, я твердил, что только защищался, и на этом основании меня оправдали. Все дело заняло не больше часа.
Эврисфей был юношей осторожным. Он все еще не привык быть царем и считал царскую власть тяжелым делом, к которому он не подготовлен как следует. Он не принадлежал к компании тех детей, с которыми я рос. Он был немного выше меня и уже было заметно, что годам к двадцати он растолстеет. Его отец погиб в какой-то незначительной стычке, сам он приходился правнуком Эврисфею Первому, который правил, когда я родился. В начале своего правления Эврисфей Второй, пожизненный раб осторожности, никуда не выходил без отобранных лично им телохранителей. Мне помнится, что во время суда он ни слова не сказал без того, чтобы не посоветоваться с законником, стоявшим у него за спиной.
Во время суда в комнате находился и Тиресий, а также еще один-два зрителя, но прорицатель ничего не сказал.
Во время прений мой законник, один из самых хитроумных в городе, сказал несколько полезных вещей, из которых одна была следующей:
– Государь, этот юноша быстро растет и еще не знает своих сил. – Мой законник сильно потел, а так во всем остальном он был спокоен и говорил уверенно.
На самом-то деле, конечно, я знал свою силу лучше, чем кто-либо еще, но я не собирался спорить.
Царь был лишь на несколько месяцев старше меня, так что в этом он был на моей стороне. Теперь, вспоминая о тех временах, я думаю, что и у него была парочка учителей, против смерти которых он не стал бы возражать.
Шею Лина, кости его черепа и челюсть обследовал лекарь. Смертоносная лира, в целом не пострадавшая, была предъявлена в качестве вещественного доказательства, и все мы торжественно и мрачно смотрели на нее.
Снова шепоток советника, и царь произнес свой приговор. То, что меня так скоропостижно оправдали, было отчасти потому, что царь хотел сохранить такого верного сподвижника, как военачальник Амфитрион. Помогло и то, что у Лина оставались лишь дальние родственники, да и жили они далеко, так что его смерть не нанесла оскорбления какому-нибудь важному лицу. К тому же его надменное поведение привело к тому, что некоторые горожане даже радовались его смерти.
Хотя меня и оправдали, я был полностью согласен с тем, что на время мне надо уехать. Через месяц мне должно было стукнуть шестнадцать, и для войны я считался еще слишком