Охрана. Александр Петрович Торопцев
не маленький был, цену вещам знал. Он нам говорил, что однажды московский какой-то художник – он дом купил у них в деревне – отцу за одну икону почти новые «Жигули» предлагал.
– Светик! Зачем ты это мне говоришь? Лучше бы стопарик нацедила. Его словами не переделаешь. Если он так о людях говорит, значит, он человек гнилой, понимаешь? С таким в разведку не ходят.
– Он после того отпуска сильно изменился. Три брата у него старших. Все при деле. Всех отец успел поднять. А его не успел. Когда Петр их спросил, где вещи отца, они послали его на три буквы и сказали: «Мы за ним больше года ухаживали, ухайдокались, уйму денег на лекарства да на врачей потратили, а ты, сосунок, лезешь со своими вопросами». Он разговаривать с ними не стал и остаток отпуска провел у друзей. Даже не попрощался с братьями, сюда приехал.
– Ну и дурак! Может быть, братья правду ему сказали. Врачи сейчас да лекарства, знаешь, сколько стоят? И потом разве по трем братьям можно судить обо всех людях? Деловой он слишком. Зарываться стал.
– Ты его не суди. Не судим будешь.
Николай понял, что третьей стопки ему не видать, сказал жене «спасибо» и пошел смотреть телевизор.
Утром он проснулся рано. Вышел из дома с запасом, опаздывать нельзя было, Чагов мужик с норовом. На станцию пошел по морозцу. О прапоре напрочь забыл. Салага он на всю жизнь. Салагой и помрет. Думать еще о нем, о его иконах. Чагов прав во всем. Нужно осмотреться. Не спеша. Такие кадры на дороге не валяются. Это не шарашмонтажконтора Куханова. Это не сельское воронежское образование. Это восемь старших офицеров. Почти пятнадцать высших образований. И служили они не в стройбатах и даже не в пехоте. Элитные войска, одно слово. ПВО, РВСН, погранцы, органы. Цвет армии. Ничего. Порядок в конторе наведем и найдем себе дело по уму и по соответствующему образованию, и опыту работы с личным составом.
Так думал бывший майор, а теперь молодой инспектор охраны, выходя из военного городка по темноте и испытывая гордость и спокойствие. Гордость, как известно, украшает мужчину. Спокойствие делает его в некоторых важных моментах жизни неотразимым и удачливым. Особенно в своих собственных мечтах.
По темноте, еще совсем густой, он шел, стуча четко каблуками полуботинок. Морозный воздух, оголенные деревья, слегка припорошенные снегом. Фонари – через один, а то и через два-три, освещали дорогу неровным светом. Позади послышался шум петькиной «девятки».
– Куда тебя черти несут! – выругался по-дедовски Касьминов, поймав себя на желании спрятаться в кусты. Не хотелось ему садиться в машину прапора, не хотелось видеть его, говорить с ним. О чем с этим неудочкой речь вести?
Руку он не поднял. Но «девятка» сама притормозила, остановилась аккурат передней дверцей возле недовольного майора. Дверца сама и открылась.
– Степаныч, доброе утро!
В голосе Петра послышались незнакомые, мягкие нотки. Он будто бы оправдывался. Да нет, не может быть. Такие не оправдываются. Показалось с утра. Надо садиться.
Николай пожал прапору руку, качнул головой: «Доброе утро! Спасибо!»
Не