Третья весна. Драгослав Михаилович
кровь.
В больницу он влетел, задыхаясь от кашля и плюясь кровью. Пробежал по коридору прямо в ординаторскую.
В приемном покое в это время уже никого не было, только какая-то женщина сидела с ребенком на коленях. Когда он ворвался внутрь, харкая в тряпку, с которой капала кровь, она испуганно схватила малыша и спряталась за углом.
– Что здесь этот делает? – забилась она в истерике. – Уведите его отсюда! Здесь дети! Уведите его!
Перепуганный Светислав замер. «Что это с ней? – подумал он. – Ведь это всего лишь болезнь. Ведь это всего лишь смерть».
В помещении появился крупный равнодушный санитар. Морщась и с отвращением, словно полицейский, придерживая Светислава за локоть, увел его к врачу.
Ночью в больнице он несколько успокоился. На рассвете, усевшись на кровати, он даже сумел немного вздремнуть.
Утром, пока никто еще не узнал о случившемся, он строго-настрого приказал персоналу никому не сообщать о болезни и потребовал немедленно доставить себя в Белград. В больнице его знали и побаивались и потому без раздумий удовлетворили все требования. И вот в полдень Светислава Петрониевича на неудобных носилках в служебной машине железнодорожного ведомства доставили не в министерство на улице Князя Милоша, а в больницу УДБА в Дединье[10]. А неделю спустя перебросили в клинику «Ребро» в Загребе. Так что он не смог доложить о своем новом месте пребывания ни полковнику Йове, ни капитану Холере. Теперь ему казалось, что они никогда и не были знакомы.
Началась долгая, долгая болезнь.
В первые десять дней, борясь с температурой и пищей, от которой его мутило, прислушиваясь к зловещим хрипам в груди, грозящим новым кровохарканьем, полулежа в кровати клиники «Ребро», он написал первое письмо в министерство о Мариче и Станке, а спустя два месяца, требуя ответа, отправил второе.
Никто и не подумал ответить ему. Вместо этого, шесть месяцев спустя, какой-то поручик из Белграда доставил ему медаль за якобы проявленную отвагу.
С большим запозданием его навестила сестра Радмила. Мужеподобная и деловая, ковыряясь желтыми от табака пальцами с не очень чистыми ногтями в большом мужском портфеле, она поспешно и скучно докладывала ему о городских проблемах; она так и говорила – проблемы. Нищета никуда не делась, хлебозаготовки провалились, тюрьмы переполнены, а врагов все больше, офицеры женятся на отвратительных изнеженных буржуинках, а таких, как она, активисток, стараются не замечать, скоевцы или превращаются в равнодушных нигилистов, которых ничего не волнует, или становятся карьеристами, целящимися на вышестоящие должности, или – что еще страшнее – перерождаются в разочарованных и обозленных ренегатов. «Этот вражина, волейболист Миша Булочка, – добавила она, – сидит в тюрьме».
– Но ведь это глупо! – вскричал Светислав. – Миша не враг!
Потом он долго разочарованно взмахивал руками и в расстройстве цокал языком.
Наконец кружными путями, волнуясь, расспрашивая
Дединье – элитный район Белграда.